Между прошлым и будущим - Карен Уайт

Сестра Уэбер с поджатыми губами подняла поднос и вышла из комнаты в кухню, но Хелена смотрела только на меня.

– Это было ужасно, – медленно произнесла она с еще более выраженным акцентом. Видимо, когда ее охватывали эмоции, в речи проявлялась память о родном языке.

Несмотря на то что я сама так считала и даже высказалась точно так же, я невольно почувствовала себя оскорбленной.

– Я играла с листа. И потом, я никогда раньше не слышала, как исполняется эта вещь…

– Никогда… больше… это… не играйте. – Она делала паузу после каждого слова, словно пытаясь переводить с другого языка. Казалось, она полностью потеряла способность бегло говорить по-английски.

Финн даже вздрогнул от удивления.

– Я… больше… никогда… не желаю… это… слушать.

Я была поражена, увидев, что из глаз старухи хлынули слезы, и тут вдруг до меня дошло, что ее нежелание слышать эту пьесу ни в коей мере не связано с моей манерой исполнения.

– Простите меня, – произнесла я, опустив глаза и разглядывая руки, так как не в силах была видеть ее слез.

– Эта пьеса принадлежит к сокровищам венгерской культуры, а вы ее изуродовали.

Она снова обрела контроль над своим голосом, и, подняв глаза, я с удивлением обнаружила, что слезы в ее глазах исчезли без следа. Но я их точно видела, и эти слезы говорили о том, что сердце этой женщины переполнено переживаниями, причину которых я пока не могла понять.

– Прошу прощения, – снова повторила я, невольно выпячивая подбородок. – Вы же не уточнили, какие произведения вы запрещаете мне играть.

Ее глаза сверкнули, и я даже подумала, что она, вероятно, испытывает удовольствие, играя на моих нервах.

– Уверена, что их число будет увеличиваться, но, пожалуйста, поместите «Csárdás» в начало списка.

– Вот и замечательно, – холодно произнесла я. – Обещаю, я не буду играть эту пьесу, но только в том случае, если вы никогда больше не будете просить меня исполнить «Ноктюрн до минор» Шопена.

В ее глазах снова появился проблеск гнева или, может быть, изумления – сложно было судить о природе этих эмоций.

– Посмотрим, – услышала я в ответ.

– Разумеется, – согласилась я. – Посмотрим.

Я направилась к двери.

– Мне нужно выйти на свежий воздух. Пойду, пожалуй, прогуляюсь. А вы в это время подумайте, чем хотите заняться, когда я вернусь.

– Вообще-то на улице дождь, – заявила старуха с явным злорадством в голосе.

– Не сахарная, не растаю, – парировала я.

Я уже была на кухне, когда она вдруг ехидно сказала:

– А вот злая ведьма из страны Оз растаяла, когда промокла.

Я не остановилась, пока не вышла на воздух и не оказалась в палисаднике перед крыльцом. Я подняла голову, подставляя лицо дождю, и неожиданно громко рассмеялась.

Джиджи нашла меня сидящей в одном из кресел-качалок на террасе и сунула мне в руки большое мягкое полотенце.

– Вот, держите. Папа сказал, вам это может понадобиться.

Я подняла голову и взглянула на нее сквозь мокрые волосы, с которых капала вода, потом завернулась в мягкую ткань и принялась вытирать волосы концами полотенца. Девочка опустилась в соседнее кресло-качалку, ее босые ноги не доставали до земли.

– Мне тоже нравится тут сидеть, когда надо подумать над проблемами, – серьезно сказала она.

Я собиралась было поинтересоваться, какие проблемы могут быть у десятилетней девочки, но потом вспомнила о ее болезни.

– Ну и как, помогает? – спросила я с сочувствием.

Она серьезно кивнула.

– Так же, как и это. – Она подняла руку и продемонстрировала нечто размером с ее кулачок, завернутое в бумажную салфетку.

– А что это такое?

– Шоколадные пирожные. Сестра Уэбер испекла. – Джиджи взяла одно маленькое пирожное, а остальные передала мне вместе с бумажной салфеткой.

– Ты очень умная маленькая девочка, Джиджи. Тебе кто-нибудь уже говорил это?

Она просияла и стала поразительно похожа на отца в те редкие моменты, когда он улыбался.

– Да, мэм. Пару раз говорили.

Я засмеялась, а потом с удовольствием откусила шоколадное пирожное.

– Потрясающе! Сестра Уэбер, несомненно, понимает толк в готовке.

– Это вы еще не пробовали ее печенье с шоколадной крошкой. Это просто сказка! Если хотите, я сделаю вид, что у меня плохое настроение, и она тут же приготовит его.

Я чуть не засмеялась, но рот, к счастью, был полон пирожным. Проглотив, я сказала:

– Отлично. Шоколадные пирожные ей явно удались.

Девочка задумчиво посмотрела на меня.

– Знаете, вы мне очень напоминаете тетушку Бернадетт. Думаю, поэтому вы и нравитесь тете Хелене.

Я чуть не подавилась кусочком пирожного.

– Сдается мне, я все же не слишком ей нравлюсь.

– На самом деле это не так. Если бы вы ей не нравились, она бы просто не обращала на вас внимания.

Несколько мгновений я сидела, уставившись на девочку. Потом спросила:

– Ты сама так решила?

– Да, мэм. Думаю, папа тоже это очень скоро поймет. Он обычно на все реагирует медленнее, чем я.

Я некоторое время сидела, покачиваясь в кресле. Дождь уже прекратился, и сквозь прорехи в облаках осторожно проглядывало солнце. Оно освещало крышу крыльца, с которой падали слезы дождя, и дальний луг с высокими травами, который вел к причалу и широкой бухте с мутной водой, лежащей совсем близко к реке. Все это напомнило мне о тех временах, когда мы с Люси после шторма залезали в плоскодонную лодку и бороздили волнующиеся непредсказуемые воды в поисках тайных сокровищ, которые стихия могла поднять на поверхность со дна. Я мечтала найти пиратские сокровища, или послание в бутылке, или хотя бы скелет утопленника, но все, что нам попалось, – это старый башмак и мертвая змея. По мере взросления я начинала понимать, что именно волнующее ожидание чего-то неизведанного и чудесного толкало меня на поиски, а после смерти отца почувствовала тягу к риску и опасности. И по прошествии стольких лет я все еще чувствовала зов реки и бухт с их высокими приливными волнами, которые словно говорили мне, что, хотя ландшафт моей жизни и изменился до неузнаваемости, все же в ней есть вещи, остающиеся неизменными.

Я повернулась к Джиджи.

– А что именно во мне напоминает тебе Бернадетт?

Она пожала плечами.

– Ну в основном то, как вы разговариваете с тетушкой Хеленой. Большинство людей – это, конечно, не касается нас с папой – побаиваются ее. А вы нет. Вы говорите ей то, что думаете. И не потому, что хотите ее обидеть. Просто потому, что говорите то, что действительно чувствуете.