Венеция. Под кожей города любви - Бидиша

рыбацкой лодкой. В лодке находились мужчина, женщина и ребенок. Женщина выпала за борт, ударилась головой и утонула. Тело ее не найдено до сих пор, хотя лагуну перекрыли и прочесали с водолазами. Мужчину взяли под арест, потому что буквально на следующий день, на Реденторе, его видели с молодой девицей — он как ни в чем не бывало пил, распевал песни и веселился. Кроме того выяснилось, что в прошлом он участвовал в вооруженных ограблениях банков.

— Он убил ее и все обставил как несчастный случай, — уверенно говорит Стеф.

— Как ему удалось устроить, что тело исчезло? — сомневается Джиневра.

— Расчет на течение. Или он привязал камни.

— Пока сидел в этой лодчонке?

— Да.

— На глазах у ребенка?

— Да!

— Ты уверена? — Джиневра всплескивает руками и пищит тоненько: — Мамочка! Папочка! — имитируя детский крик.

— И что самое удивительное, — обращается Стеф ко мне на английском, — местные газеты… нет, они дерьмовые, конечно… описывают все это как роман: «Вы, наверное, думаете, что в праздничную ночь этот человек сидел дома один, в темноте, скорбя об ужасной утрате, вспоминая жуткую сцену, свидетелем которой оказался? Ничего подобного! Он гулял и веселился!»

Мы едим. Я начинаю с легкой овощной лазаньи, за которой следует вителло тоннато — нежная телятина под майонезным соусом с тунцом. Это блюдо здесь — гвоздь сезона. Потом десерт: густой шоколадный мусс. Часов в десять, закончив ужин, мы выходим во все еще влажную ночь.

— Ну, Бидиша, веди нас на Кампо Санта-Маргерита, — говорит Стеф. И у меня получается! Нахожу дорогу без проблем.

На Санта-Маргерита, как всегда, кипит жизнь. Садимся за столик в «Caffè Rosso», в самом центре. Стеф говорит, что они с Бруно на выходные собираются в кемпинг нудистов в Хорватию. Мы с Джиневрой в шоке. Стеф обороняется, наша инфантильность ее прямо-таки тревожит:

— Там же прекрасное море! И у них что-то вроде правила: там, где природа особенно красива, люди обнажают тело.

Мы с Джиневрой по-дурацки хихикаем.

— Ну что вы смеетесь? Я вас вообще не понимаю, — огрызается Стефания, начиная сердиться.

— Почему обязательно нужно раздеваться? Какая от этого польза? Нагота ничуть не более подлинна, чем тело в одежде. И никакой особой цельности в этом нет. Неправда, что человек становится свободным, скинув с себя тряпки. Скорее наоборот, — протестую я, пытаясь обосновать свою позицию.

— Нагой ты становишься частью природы, как животное, — говорит Стефания.

— Вот уж не стала бы задаваться такой целью, — отвечаю я резко. — Если бы меня окружали голые люди, я бы начала их рассматривать, даже против собственной воли. И что в этом хорошего?

— Но ты же спортсменка. Тебе нравятся хорошо сложенные тела.

— Не в такой ситуации!

— Ночи в Хорватии прохладные, — неожиданно говорит Стеф, и от этих слов мы с Джиневрой закатываемся совсем уж ребячливым смехом.

— Шляпа, шарфик, теплые перчатки — и ничего более, — удается выговорить Джиневре, пока я завываю от хохота. — А если идешь в супермаркет — только сумка.

Стеф злится не на шутку.

— Вы обе закоснели, так нельзя. Мы отлично проведем время. Мои родители много раз отдыхали в нудистских кемпингах, когда я росла. Там все прилично и цивилизованно. Если повезет, поселимся между двумя немецкими семьями, немцы очень вежливые, это вам не итальянцы, которые болтают без умолку и целыми днями готовят пасту… Нет, конечно, не все итальянские семьи такие, но… А если нам понадобятся продукты, мы съездим на машине в город.

— Голые? — немедленно предполагаю я, и мы с Джиневрой снова заливаемся.

По пути домой мы, все втроем, обсуждаем вопросы моего быта…

— Могла бы сходить на рынок Риальто, — говорит Стефания.

— Не люблю рынки по некоторым соображениям.

— Почему?

— На рынках я ощущаю себя домохозяйкой, — отвечаю я, — и мне это не нравится.

— А кем ты себя ощущаешь в супермаркетах? — невозмутимо спрашивает она.

Мы уже готовы распрощаться и разойтись, когда замечаем маленькую, похожую на девочку монахиню лет семидесяти. Она проворно семенит мимо нас, в темноте колышутся накрахмаленные складки ее одеяния длиной по колено. С ней школьник, смирный худенький мальчик, которому не больше двенадцати.

— Смотрите, белая, — шепчет Стеф, имея в виду платье монашки. — Наверное, возвращается в монастырь.

Кроме монахинь-цистерцианок в белых одеяниях бывают еще какие-то, одетые в серое, но у «белых» скверная репутация в Италии, где почти каждый помнит, как в школе докучала или даже била розгами именно такая монахиня.

Вот уже десять дней я ни с кем не вижусь, но однажды вечером вожусь на кухне и вдруг слышу:

— Бидиша…

Кто-то свистящим шепотом призывает меня сквозь щель почтового ящика, напугав чуть не до смерти. Это Мара, жизнерадостная подружка Стефании, та, что с торчащими вперед зубами. Она поджидает меня за дверью, а с ней еще восемь человек, которые собираются пойти чего-нибудь выпить и хотят знать, не присоединюсь ли я к ним. Я польщена и тронута и, конечно, отвечаю согласием. Выхожу и тупо здороваюсь с каждым за руку: Дарио, приятель Мары, вспоминаю, что он любит читать ей по-немецки; Бьянка, чьи престарелые соседи делают это шумно, как буйволы; две девушки-испанки, с которыми Мара вместе училась; два испанских парня и еще кто-то в ассортименте. Рукопожатиями (и временем, которое они заняли) удалось благополучно привести в ступор всю компанию. Мы отправляемся в ближайшее кафе. За стаканчиком одна из девушек рассказывает какую-то веселую историю, Мара переводит для меня. Выясняется, что у приятеля девушки есть дядя и тетя, которым за семьдесят, и они пригласили молодую пару на ужин, чтобы поговорить про их помолвку. Дядя с тетей весьма либеральны.

— Несмотря на преклонные годы, они задали ребятам массу интимных вопросов, — переводит Мара. — Они сказали, что в свою брачную ночь занимались любовью семь раз.

— Семь раз? О боже! Complimenti! — выдыхаю я.

Сама не знаю, почему это меня так поразило: чего ждать в брачную ночь от темпераментной молодой пары, хоть и принадлежавшей к куда более скованному поколению? Чтобы они на кровати в карты играли?

Я признательна друзьям Стефании за то радушие, с которым они относятся ко мне. Они предлагают свою дружбу ненавязчиво, но при этом с полной готовностью поддержать, в сущности, совершенно чужого им человека. Мне это кажется почти чудом по контрасту (как я сейчас понимаю) с обособленностью лондонцев. И как тут разобраться? Поистине разителен контраст между образованными, внимательными и тонкими людьми, с которыми я знакомлюсь через семью своей подруги, и теми убийственными комментариями, что долетают до моих ушей, когда я гуляю по улицам одна.

Через несколько дней после возвращения Стеф из