Только по любви - Дженнифер Блейк

Им прислуживал Дэвид, следя за тем, чтобы у них с Изабель была свежая вода с запахом мяты и кардамона, которой можно было помыть руки, и чистые полотенца, чтобы их вытереть, наливая им пряное и разбавленное вино, принося им тарелки с едой и сладостями. Они отведали копченого угря, бульон с жареной говядиной, оленину в красном вине, свиные ножки с яблоками, запеченными в собственном соку, фаршированного журавля, который был подан в перьях, и ржанок в пирогах, кресс-салат и горох, приправленный медом и шафраном. Тем временем хор мальчиков из аббатства спел а капеллу, его сменил жонглер, который жонглировал драгоценными апельсинами, а также египтянин, который сыграл зажигательную мелодию на виоле, пока танцоры крутились и топали позади него. Марципан и нуту подали вместе с дикими грушами, мягким сыром, орехами и более пряным вином.

В середине трапезы среди мелкой знати за одним из боковых столов Рэнд заметил Хэнли. Грейдона не было нигде видно, неудивительно, так как Дэвид доложил, что он лежит наверху в кровати с ранами, полученными на турнире. Мак-Коннелл был, видимо, так далеко, что его закрывали другие гости, поскольку он не мог увидеть его ни над солонкой, не ниже ее. Рэнд почувствовал сожаление из-за этого удаления, считая, что его единокровный брат должен сидеть среди дворян. Все же, он ничего не мог с этим поделать.

Насытившись наконец, они с Изабель помыли руки снова в струе воды, пахнущей травами, которую лил Дэвид, вытерли их полотенцем, затем откинулись назад в ожидании представления. Это действо театра масок в какой-нибудь аллегорической пьесе и другой комической чепухе будет, безусловно, последним развлечением вечера. Слава небесам за эту небольшую милость.

Леон, Мастер празднеств, представил произведение собственного сочинения, стоя перед ними с изяществом и уверенностью в черного-белом костюме, вышитом бриллиантами и увешанном по краям шелковой туники и швам рукавов колокольчиками. Его поклон королю и леди Маргарет, его матери, был глубоким; его королеве, Елизавете Йоркской, даже глубже. Его голос был хорошо поставлен, так что достигал дальних углов гулкого зала и ушей каждого из присутствующих, когда он попросил внимания. Он создал живую картину специально для этого события, такую, которая популярна при веселом дворе молодого Карла VIII Французского под регентством его сестры Анны. Она была улучшена неким образом, но времени на подготовку было мало. Он попросил их снисхождения к несовершенствам. Повернулся к концу зала, где находились входы и выходы в кладовую, буфетную и деревянную кухню. Сейчас они были закрыты занавесом. Леон взмахнул рукой, и нестройно зазвенели колокольчики.

— Ваши величества, благородные джентльмены и прекрасные дамы, — звонко огласил он, — я представляю вам La Danse Macabre1!

Занавес отдернулся при помощи невидимых рук. За ним показалась группа мужчин и женщин в черно-белых костюмах, освещенная сзади толстыми свечами в напольных подсвечниках. Мантии с капюшонами покрывали их головы, как саваны. По их одеяниям можно было узнать священника и короля, аристократов, купцов, горожан и крестьян. Некоторые имели зияющие раны, а другие были истощены болезнью. Среди них были старые и молодые, даже дети. Лица актеров были вымазаны белым с нарисованными черными овалами глаз и кругами, выражающими горе, там, где должны были быть их рты.

— Мертвый... — прошептали пол дюжины голосов, включая Изабель. Рэнд, посмотрев на нее, увидел, что ее лицо было таким же бледным, как и фигуры, предоставленные для их развлечения. Посмотрев в направлении ее дикого взгляда, он увидел почему. Одна из женщин была молодой матерью. Ее можно было узнать

1 Пляска смерти (фр.).

по набитой кукле, которую она несла; та свободно свисала с ее рук в безвольной наготе мертвого младенца.

Посмотрев на королеву, Рэнд обнаружил, что Елизавета Йоркская не упустила подтекст пьесы. Она держала руку у рта, пытаясь подавить протест или тошноту, и ее длинные аристократические пальцы слегка дрожали. Леди Маргарет сидела рядом с ней с другой дальней стороны с видом сурового терпения, поджав губы с презрением.

Глаза Генриха сузились, когда он обратил свой взор на Мастера празднеств. Он откинулся на высокую спинку трона, стуча кончиком пальца в медленном постоянном ритме.

Сейчас тошнотворная живая сцена двигалась, выстраиваясь в линию, качающуюся под медленный и ровный ритм барабана. Треть участников продвигалась, шаркая, вперед между рядами столов, волоча за собой свои извивающиеся простыни, а несколько самых дюжих из них тянули и тащили что-то, похожее на коробку, которая катилась неуклюже, с грохотом и скрипом. Когда оно стало перемещаться вслед за остальными, последняя часть мимов последовала за ней.

Это представление вряд ли можно было назвать веселым, таким, какое обычно ждут на свадьбе. Волосы на тыльной стороне шеи Рэнда встали дыбом. Нахмурившись, он сел прямо на стуле, каждый его нерв был напряжен.

Лютня, арфа и псалтерион сменили равномерный ритм барабана воющей мелодией в минорном ключе. Болезненные фигуры начали резвиться, обниматься и забавляться в медленной и похотливой пародии. Некоторые притворялись, что испытывают наслаждение, чмокая губами. Некоторые имитировали совокупление. Некоторые периодически тыкали пальцем друг в друга. Мужчина как будто снял свою голову и засунул ее под мышку.

За одним из нижних столов одна женщина застонала. В другом конце зала мужчина пробормотал непристойный комментарий и его товарищ нервно усмехнулся.

Мимы приблизились к высокому столу, спотыкаясь, чуть не падая, когда кланялись и делали реверанс королю и королеве с таким преувеличенным почтением, что это было чистой пародией.

Рот Генриха превратился в линию, но он воздерживался от действий.

Рэнд мог догадаться почему. В прошлом о короле говорили, что он не обладает чувством юмора, и он не хотел, чтобы этому было подтверждение. Если французская королевская семья могла найти немного развлечения в этом мерзком спектакле, тогда все будут ждать, что Генрих выкажет презрение к нему, которое припишут его суровой природе, а не неудачной забаве. Кроме того, он может еще измениться в середине акта на какую-нибудь безвкусную, но смешную сатиру о счастье в браке.

Сам Рэнд не видел в спектакле ничего смешного. Однако он имел смысл. Все были равны в этой пышной процессии мертвых, говорил он. Молодые и старые, богатые и бедные — никто не избежал чистилища душ, никто не нашел вечной жизни. Это была идея, которая казалась ему разумной, хотя, по его мнению, не имела отношения к свадебному пиру. Также она не подходила для того, чтобы представлять ее перед королем, чье право занимать трон было спорным, поскольку он не мог доказать своего происхождения от законного царственного предка.

Было легко увидеть в этом заговор Йорков или, по крайней мере, что к этому приложили руку сторонники Йорков. Наклонившись немного к Изабель, Рэнд тихо спросил:

— Что вы думаете?

— Пошло, — она произнесла так тихо, что только он мог услышать, — и довольно страшно. Я не могу понять, чего добивался Леон.