Заговор Тюдоров - К. У. Гортнер

– Неприступен, как колени девственницы, – заключил я, и Перегрин засмеялся.

– Как же мы туда проберемся? – спросил он.

Я помедлил еще минуту, запоминая внешний вид дома и его окрестностей, потом пристально огляделся по сторонам. Выждав несколько минут, я развернул Шафрана.

– Мы? – наконец отозвался я на вопрос Перегрина. – Никаких «мы». На сегодня с тебя приключений достаточно.

Он дулся всю обратную дорогу до моста. Перебираться на северный берег оказалось не так утомительно – пепельная завеса сумерек уже окутала горизонт, и народа на мосту стало ощутимо меньше. Неспешно продираясь сквозь редеющую толпу, я смотрел, как торговцы запирают на ночь лавки, и держал наготове кинжал. Я ненадолго остановился у одного лотка, чтобы купить новую шапочку из темной шерсти, и какое-то время мешкал, раздумывая над ценой, но подручного Кортни так нигде и не заметил. Его отсутствие показалось мне тревожным знаком. Наемник в черном был явно не из тех, кто сдается после первой же неудачи. Если он и впрямь хотел добраться до меня, ему представилось немало возможностей это сделать, однако он возможностями не воспользовался. Почему?

Единственная причина, которая пришла мне на ум, отнюдь не развеяла тревоги. Возможно, ему приказали только проследить за мной и сообщить, где я побывал.

И это могло означать одно: Кортни хочет, чтобы я его нашел.

* * *

Убедившись, что Шафрана напоили и накормили, мы поспешили подняться во дворец. Пальцы мои так застыли, что, когда мы добрались до комнаты, я едва сумел выудить из камзола ключ и отпереть дверь.

И остолбенел. В комнате царил разгром. Сундук стоял нараспашку, вывернутое содержимое моей седельной сумки валялось на полу; кровать отодвинули от стены и перевернули. Я выхватил шпагу и удержал Перегрина, не давая ему войти.

– Сдался он, как же, – пробормотал я. – Похоже, пока мы искали бордель, наш приятель вернулся во дворец, чтобы обыскать мою комнату.

– Что ему было нужно? – Перегрин проскользнул мимо меня, осторожно переступая через валявшиеся на полу вещи. – Непохоже, чтобы он что-то стащил, – видишь, даже твоей поддельной цепи не тронул? Так и валяется там, возле сундука.

– Не знаю, что ему было нужно, – проговорил я.

И в тот самый миг, когда я потянулся за своей сумкой, мне вдруг пришло в голову, что нарочитый беспорядок, оставленный вероятным вором, на самом деле устроен намеренно, с точным расчетом – вселить в меня страх.

По спине побежали мурашки.

Перегрин нагнулся, чтобы поднять цепь… и вдруг замер. Когда он выпрямился, в руках его был сложенный вчетверо клочок бумаги.

– Что это? – спросил он и, прежде чем я успел его остановить, сломал серую восковую печать. – «Тебе ее не спасти», – прочел он вслух и с озадаченным видом обернулся ко мне.

Я бросился к мальчишке.

Перегрин бессознательно отпрянул, выронив письмо. Он глядел на меня, как зачарованный, глаза его округлялись.

– Оно… жжется! – выдохнул он. – Пальцы… жжет…

Я глянул на письмо, на неровный излом печати – и к горлу подкатил тугой комок. Отшвырнув ногой письмо, я схватил Перегрина за руки: на ладонях его вспухли волдыри, словно от ожогов.

Яд! Восковая печать была отравлена.

Перегрин испуганно вскрикнул и пошатнулся, наваливаясь на меня. Я оттащил его к стоявшему неподалеку кувшину, принялся поливать водой его руки, лихорадочно вытирать их о свой камзол. Лицо Перегрина побелело, на губах выступила испещренная кровавыми пятнами пена. Он вцепился в меня, не в силах держаться на ногах.

Я подхватил его, в глазах у меня потемнело. Перегрин забился в судорогах, исторгнув скользкие останки нашей вечерней трапезы. Глаза его закатились. Схватив его на руки, я пнул дверь, выскочил в коридор, кое-как спустился по лестнице, бегом пересек промерзший внутренний двор и ворвался в освещенную факелами галерею. Я ничего не слышал, кроме своего собственного крика – так кричит смертельно раненный зверь.

Смутные фигуры замерли у входа в галерею; я двинулся к ним, шатаясь, с безвольно обвисшим Перегрином на руках, и до моего слуха донеслись взволнованные голоса. Высокий худой человек в черном решительно двинулся мне навстречу.

– Мой оруженосец… – выдавил я с запинкой, тяжело дыша. – Он… его отравили. Помогите… помогите мне…

Человек резко остановился, его бородатое, с хищным носом лицо тотчас замкнулось, словно захлопнулись невидимые ставни. Это был испанец из посольства Габсбургов; я вспомнил, что видел его прошлым вечером на пиру, – один из тех важных вельмож, что стояли вокруг королевы и хмуро взирали на все, что их окружало. Спутники, застывшие позади него, смотрели на меня во все глаза. Никто из них не шелохнулся. Сквозь пелену отчаяния, застилавшую глаза, я уловил смутно знакомое женское лицо, но лишь когда женщина скорым шагом подошла ближе, я узнал Сибиллу. Испанец остановил ее:

– Dice que han envenenado al joven. No le toques.[2]

Сибилла оттолкнула его руку и направилась ко мне.

– Я знаю целебные травы, – проговорила она. – Я помогу ему, пока мы не разыщем врача. Скорее несите его в…

Перегрин вновь забился в судорогах. Я крепче прижал его к себе и увидел, как изо рта его сочится темная гнилостная жидкость, пятнами оставаясь на побелевших губах. Сибилла стремительно развернулась, что-то выкрикнула срывающимся голосом, и рослый испанец рявкнул на своих спутников. Один неясный силуэт отделился от прочих и сорвался с места; я оцепенело смотрел вслед тонкой девичьей фигурке, которая со всех ног мчалась к дальнему концу галереи, выходившему в парадный зал: капюшон соскользнул ей на плечи, обнажив белокурые локоны, отчаянный крик ее эхом метался меж стен, и маленький черный песик несся следом, возбужденно лая.

Я рухнул на колени. Прижимая к себе Перегрина, я раскачивался вместе с ним и шепотом повторял:

– Только не это, Господи, молю Тебя, только не он…

Сибилла, утопая в пышных юбках, опустилась рядом со мной. Я почувствовал, как ее рука легла мне на плечо, и в этот миг Перегрин слабо дернулся. Глаза его широко раскрылись. Он глядел на меня. Он пытался что-то сказать, но изо рта его вновь поползла темная жидкость, густая и омерзительная.

В горле у него жутко заклокотало.

Веки Перегрина затрепетали и сомкнулись.

Он затих.

Я не мог шевельнуться. Я прижимал Перегрина к груди и чувствовал, как неотвратимо рушится мой привычный мир. Прибежал Рочестер с заткнутой за воротник салфеткой; два стражника и несколько любопытных придворных явились посмотреть, что стало причиной суматохи. Из-за них взволнованно выглядывала Джейн Дормер, сбегавшая в парадный зал, чтобы известить о происшедшем Рочестера. Увидев Перегрина, она вскрикнула от ужаса и заплакала.