Крайности Грузии. В поисках сокровищ Страны волков - Алексей Бобровников

Интересно, как может эта пуля оказаться там без ведома хозяйки? Может ли быть, что она сама, позволив новому мужчине занять место прежнего, дала разрешение расторгнуть брак? Расторгнуть так фатально?

В Сванетии, как и везде в Грузии, покорность женщины – скорее маска. Что кроется за ней?

Для того чтобы узнать это, недостаточно быть туристом, а написанию такого труда можно посвятить весь отмерянный исследователю остаток жизни.

* * *

Я не смотрю на его женщину. Смотрю в сторону.

Наши взгляды – как два встречных поезда. Издалека не разберешь, идут они по одной колее или по разным. Со стороны может показаться, что я смотрю туда, куда не положено.

Не просто не положено – категорически запрещено!

Представляю себе возможный диалог:

«Извини, я не смотрел на твою женщину».

«Извини, я нечаянно нажал на курок…»

Молчу. Не отводя глаз, улыбаюсь, как турист. Вы спросите: как это – улыбаться, как турист?

Улыбка широкая, с придурью; взгляд отвлеченный, направлен в пространство.

В ответ – напряженный, животный взгляд, помечающий границы территории.

Я не улыбнулся.

Улыбнись я, он мог бы подумать, что я издеваюсь над ним?

А пока… делая вид, что ничего не произошло, лениво, медленно перевожу взгляд в глубь помещения.

Кажется, он понял мою дипломатию.

Улыбнулся.

Его гордость сохранена. Мой престиж – не поколеблен.

Мы не пересечемся.

Он отметил свою территорию, а я принял его границы.

Когда-то высшим органом управления в Сванетии, как и в Древней Греции, было народное собрание.

Последний «сванский сход», или, говоря современным языком, – референдум, проводился в 1875 году, во время восстания сванов против русского владычества.

Суд старейшин села (по-свански – махшви), состоявший из 12 человек, решал более локальные вопросы: мирил враждующие кланы, присуждая виновным в межусобицах меру наказания или размер платы «за кровь».

Местные старейшины говорят, что семьдесят процентов споров, разбиравшихся когда-то в Сванетии, происходили из-за женщин.

В селе Бечо, что между поселком Луха и Местией, живет Иламаз Авалиани – один из махшви и, по совместительству, преподаватель русского языка и литературы в сельской школе.

В запасе Иламаза арсенал историй о сванских вендеттах.

Главные герои его историй – абраги (беглецы от закона), а еще мальчишка-школьник, расстрелянный из «калашникова» и потерявший руку, но отказавшийся выдать полиции своего врага – «взять кровь» должен только он сам.

«А может мужчина сван отомстить женщине?» – спросил я у Иламаза.

«Женщине? Это в два раза дороже обходится!» – отвечает старейшина.

«В два раза дороже? Как это?»

«А вот так. Женщин не должен ранить мужчина и не должен убить. Потому что женщина здесь символ. Неприкосновенное лицо. Не принято у сванов убить женщину – иначе над мужчиной будут все смеяться – что ты, мол, убил или ранил женщину! Это бесчестие.

Если же медиаторы мирили две семьи, то за убитого мужчину платили 20 быков, а за женщину – 40 быков обязан был отдать виновник…»

Правда, сам Иламаз против сделок на крови и откуп считает позором:

«За кровь должна быть кровь. Или примирение – без всяких откупов».

Рассказывают, как у двух сванских фамилий однажды случился раздор. На какой почве? Да на этой же, на сванской – ответил бы автор «Гамлета» и «Ромео и Джульетты».

В то время ни у одной из этих семей еще не было собственной башни, и вражда с соседями стала поводом поскорее построить их.

За работу взялись обе семьи, время от времени постреливая друг в друга из-за укреплений. Перестрелка мешала работе и не приносила результатов – никому из враждующих не удавалось «взять кровь». Однажды к представителям обеих семей явились старейшины и предложили уговор: не стреляйте друг в друга до тех пор, пока кто-то из вас не достроит башню, а кто первый достроит, на стороне того и будет преимущество в этой войне. Обе семьи рьяно взялись за работу, но стихия, тающие снега и разлившиеся горные потоки не давали закончить строительство. Обе стороны кусали себе локти и время от времени с досадой поглядывали на двор соседей, где прогуливались как ни в чем не бывало их заклятые враги. В то же время никто не решался нарушить слово, данное совету старейшин.

Эта история закончилась не по-шекспировски, то есть – с хеппи-эндом. Дочь одного из враждующих кланов повенчалась с сыном другого.

«Все хорошо закончилось?» – переспросил я на всякий случай, пытаясь найти подвох. (Сванетия – не то место, где свадьба обязательно заканчивается хеппи-эндом.)

«Не очень-то, – улыбнулся мой собеседник, – девушка вышла замуж без приданого».

Рассказы этого махшви о мести страшны и комичны. И в этом весь Иламаз. Человек, который любит говорить, что жизнь – это лишь шутка: «короткая шутка, которую не каждому дано понять».

* * *

Спустя пять лет после первой встречи с семьей Авалиани, я снова переступил порог их дома.

Помню, как в прошлый раз Иламаз кокетничал, прося гостей угадать свой возраст. Его выдавала жена – сухонькая, пожилая, с огромными глазами. Она уже подошла к восьмому десятку. Где-то там, видимо, и ее Иламаз – краснолицый здоровяк с ястребиным носом.

Вся семья в сборе – Мариджан, жена Иламаза, их сын Спартак и многочисленные внуки, правнуки и племянники, приехавшие со всех концов Грузии.

У Иламаза две внучки, но в клане Авалиани до сих пор ждут мальчика.

В первые минуты, не увидев старика, я не на шутку забеспокоился. Но вот, наконец, явился пахнувший коровой глава семьи.

Он все так же полон жизни, умудряясь за день сделать работу по хозяйству, прочитать уроки в сельской школе и побывать тамадой на свадьбе.

Стоит ему войти в дом, как что-то снова зовет его по делам.

Во дворе залаял пес. «Пойду посмотрю, что там ему снится», – улыбается хозяин, и у меня появляется несколько минут, чтобы записать впечатления прошедшего дня.