Великое вырождение. Как разрушаются институты и гибнут государства - Ниал Фергюсон

В крупных городах даже пешеходы расторопнее. Здесь непропорционально шире возможности трудоустройства. Наилучшим образом все это объясняет внешний эффект. Разумеется, у роста есть и негативные стороны, причем сопоставимого масштаба: преступность, болезни и загрязнение окружающей среды. Но если, как считают на Западе, мы сможем достаточно быстро внедрять новые технологии, наши “мегагорода” смогут избежать коллапса – или хотя бы отсрочить его[24].

Уэст показал, почему процесс урбанизации (которая, по сути, есть стержень цивилизации) более чем экспоненциальный. Хотя ученые собирали данные по всему миру, понятно, что урбанизация означает разное для Нью-Йорка и Лондона, Мумбаи и Лагоса. Авария энергосистемы на севере Индии в июле 2012 года, которая лишила света 640 млн человек, напомнила, что “мегагорода” – это очень хрупкие сетевые образования. А история Нью-Йорка знает периоды (особенно конец 80-х годов, на которые пришелся пик насильственной преступности), когда отрицательные внешние эффекты почти перевешивали положительные.

Я подчеркиваю: эффекты урбанизации обусловлены институциональными рамками, в которых функционируют города. Там, где действенное представительное правление, динамичная рыночная экономика, верховенство права и независимое от государства гражданское общество, выгоды от высокой плотности населения превышают издержки. А там, где эти условия не соблюдаются, мы видим обратное. Иными словами, в надежных институциональных рамках урбанистические системы “антихрупкие” (по выражению Нассима Талеба): они приобретают не только устойчивость к потрясениям, но даже выигрывают от них (как Лондон во время “блица” 1940–1941 годов). А там, где институты ненадежны, урбанистические системы отличаются хрупкостью и могут обрушиться даже от сравнительно слабого толчка (как Рим, атакованный вестготами в 410 году).

В спагетти-вестерне “Хороший, плохой, злой” есть сцена, отражающая нынешнее положение в мировой экономике. Персонажи Клинта Иствуда и Илая Уоллака нашли кладбище времен Гражданской войны, где спрятано золото. Иствуд смотрит на револьвер, потом на Уоллака, и произносит бессмертное: “На свете есть, друг мой, люди двух сортов – те, у кого заряжен револьвер, и те, кто копает”.

После мирового экономического кризиса государства разделились на две группы. У стран, которые располагают значительными активами, в том числе суверенными фондами (в настоящее время – объемом более 4 трлн долларов) и запасами твердой валюты (одни только развивающиеся страны аккумулировали 5,5 трлн долларов), в руках “заряженные револьверы”. А странам с огромным государственным долгом (сегодня он в совокупности достигает 40 трлн долларов) приходится “копать”. При таком положении вещей выгодно иметь богатые недра. Однако полезные ископаемые распределены несправедливо. По моим подсчетам, рыночная стоимость доказанных мировых запасов полезных ископаемых составляет около 359 трлн долларов, причем более 60 % объема полезных ископаемых принадлежит десяти странам: России, США, Австралии, Саудовской Аравии, Китаю, Гвинее (там богатые залежи бокситовой руды), Ирану, Венесуэле, ЮАР и Казахстану{182}.

Так мы попадаем в компанию “знакомых незнакомцев”. Мы не знаем, насколько увеличится предложение природных ископаемых (особенно в результате разведки в неосвоенных районах Африки) и научно-технических достижений (например усовершенствования метода гидравлического разрыва пласта). Мы не знаем и того, как финансовый кризис скажется на цене сырья и, следовательно, на желании осваивать новые источники топлива и сырья. Наконец, совершенно неизвестно, какое влияние окажет политика на сектор, более уязвимый для экспроприации и произвольного налогообложения, чем другие (в силу иммобильности активов). Известно, что неограниченное сжигание ископаемого топлива с большой вероятностью ведет к изменению климата, однако какими именно будут последствия, неизвестно. Мы не знаем также, когда они окажутся достаточно серьезными, чтобы вызвать осмысленную политическую реакцию. До тех пор Запад будет фантазировать о “зеленой” энергии, а остальной мир – сжигать уголь так быстро, как успевают его добывать, вместо того чтобы принять меры, которые действительно уменьшат выброс углекислого газа в атмосферу: строить атомные электростанции и электростанции, потребляющие обогащенный уголь, переводить транспорт с бензина на газ, увеличивать средний показатель эффективности использования электроэнергии{183}. Все эти “знакомые незнакомцы” объясняют крайнюю волатильность рынка сырья с 2002 года.

Кроме того, к “знакомым незнакомцам” относятся землетрясения и порождаемые ими цунами (мы можем узнать, где они произойдут, но не в состоянии предугадать ни их цикличность, ни силу), а также пандемии, обусловленные столь же случайными мутациями вирусов наподобие гриппа. Можно сказать лишь, что в будущем землетрясения, цунами и болезни погубят гораздо больше людей, чем прежде, из-за растущей концентрации представителей нашего биологического вида в городах Азиатско-Тихоокеанского региона (они лежат, как правило, в тектонически небезопасных зонах). Если вспомнить также о проблеме распространения ядерного оружия, то, думаю, я вряд ли ошибусь, если назову современный мир местом куда более опасным, чем он был во времена холодной войны. Тогда главную опасность для человечества составлял поддающийся оценке риск наихудшего исхода простой игры для двух участников. Теперь риск мало поддается оценке. Таково следствие превращения биполярного мира в сетевой.

Поведение “незнакомых незнакомцев” предугадать невозможно. А как насчет “незнакомых знакомцев” – уроков истории, старательно игнорируемых большинством? В конце 2011 года руководителей около тысячи компаний, действующих в мировом масштабе, попросили назвать опасности, которые в следующие 30 лет будут угрожать росту быстроразвивающихся рынков. На первые четыре места бизнесмены поставили “пузыри” на рынке активов, политическую коррупцию, неравенство доходов и неспособность правительств обуздать инфляцию{184}. С точки зрения историка, в наше время незападным странам грозят скорее революции и войны: именно их в описанных ситуациях следует ждать. В основе революций лежит ряд факторов: резкий рост цен на продовольствие, молодое население, расширение влияния среднего класса, подрывная идеология, коррумпированность старого режима, слабый международный порядок. Все эти условия на Ближнем Востоке налицо. Разворачивается и исламистская революция, на Западе почему-то именуемая “арабской весной”. Опасаться здесь стоит войны, почти неизбежно следующей за революцией такого масштаба. Статистика вооруженных конфликтов противоречит оптимизму Стивена Пинкера, который видит в истории постепенный уход человечества от насилия{185}. Мы знаем, где стоит ждать войны (как знаем, где может произойти землетрясение), однако не можем предугадать, когда она вспыхнет и насколько масштабной окажется.