Любовь колдуна - Галия Злачевская

Марианна свела знакомства с аукционистами и помогала перепродавать списанные картины своим приятелям из числа советской «аристократии» и «буржуазии». Тяга этих представителей новой жизни к осколкам жизни старой была совершенно поразительна!

Единственное, что мог сделать Артемьев, который был в самом деле честен, – это добиться увольнения дочери из секретариата Кремля. У него бы не дрогнула рука отправить ее в тюремную камеру, однако он такие вопросы не решал, а тот, кто решал, видимо, не обладал принципиальностью Виктора Степановича или был слишком очарован Марианной.

Так она и влачила свое отнюдь не жалкое, а безбедное и веселое существование, проживая то, что было заработано спекуляциями, меняя любовников, оставаясь все такой же ослепительно прекрасной, даром что уже перешагнула за сорок.

Ромашов знал, что Лиза одно время здорово ревновала к Марианне Грозу, однако тот был со своей принципиальностью вполне под стать Артемьеву и относился к легкомысленной красавице с холодным презрением.

Только подойдя к дому Марианны, Ромашов вспомнил, что не знает номера ее квартиры. Впрочем, он надеялся на соседей, которым, конечно, известно, где обитает столь экзотическое существо, как Марианна Викторовна.

Он свернул во двор: чистый, аккуратный, с песочницами, огороженными клумбами и кустами набухшей сирени, – и увидел под этой сиренью двух женщин, постарше и помоложе, плохо одетых, похожих на неряшливых домработниц, которые с огромным жаром о чем-то судачили.

– Я так и думала, что до добра это не доведет! – говорила та, что постарше.

– Все так думали, Валентина Ивановна! – соглашалась вторая.

– Здравствуйте, гражданки, – постарался Ромашов улыбнуться своим узким, напряженным ртом, которому улыбки, а тем более смех давались с большим трудом.

Женщины окинули его беглыми взглядами, сочли недостойным какого-то ни было внимания и продолжили разговор:

– Больно много она хотела, вот что я тебе скажу, Надюша!

– Больно много, это уж верно!

Ромашов знал, что некрасив, невзрачен и не производит приятного впечатления на людей вообще, а на женщин в частности. Одет он был очень просто, к тому же ходил в штатском. Форма, конечно, выглядела внушительно, однако Ромашову казалось, что именно форма делает его сущим уродом. Приземистым, широкоплечим, несуразным уродом! Польза состояла только в том, что фуражка прикрывала полысевшую голову да затеняла глаза – эти его нелепые глаза!

Ах да, форма была полезна еще тем, что волей-неволей заставляла людей быть внимательными к ее носителю. Окажись он сейчас в форме, эти две досужие болтушки перед ним во фрунт бы вытянулись!

– Я ищу Марианну Викторовну Артемьеву, да не знаю номера ее квартиры, – перебил Ромашов.

Женщины захлопнули рты и пару секунд испуганно таращились друг на друга, а потом разом повернулись к Ромашову. Они вряд ли были похожи друг на дружку, однако смесь страха и любопытства сделала их почти близнецами.

– А вы с какой целью интересуетесь? – осторожно спросила та, что постарше, по имени Валентина Ивановна.

– Да-да! – пискнула младшая, Надюша.

– А вы с какой целью интересуетесь? – холодно повторил Ромашов.

– Да с такой!.. – запальчиво выкрикнула Надюша, воинственно подавшись было к Ромашову своим тощеньким тельцем, облаченным в линялое платьишко и свалявшуюся кофту с неуклюжими латками на локтях, однако Валентина Ивановна схватила ее за один из этих локтей и прошептала:

– Он подозрительный! Нам же сказали: если кто подозрительный будет про нее спрашивать…

Само собой, этот шепот предназначался одной лишь Надюше, однако вышло так, что Валентину Ивановну услышали не только Надюша и «подозрительный» Ромашов (для слуха которого это вовсе не предназначалось!), но и какой-то очень курносый человек в кепке и мешковато сидевшем поношенном пиджаке, вдруг вышедший из подъезда…

Москва, 1918 год

Чуть забрезжил рассвет, мальчики размочили в холодной воде последние сухари, поели и пошли на рынок.

Солнце неохотно проглядывало сквозь мутные облака. Затоптанная мостовая хрустела под ногами от изобилия подсолнечной шелухи.

Сухаревские ворота находились на пересечении Садового кольца и Сретенки. Гроза всегда восхищался высокой, увенчанной шатром башней в центре ворот. Сейчас, в нежном свете вдруг проглянувшего солнца, она казалась сказочной, розовой, необыкновенно красивой. Вот только шпиль с двуглавым орлом, венчавшим ее вершину, был сброшен.

Гроза вспомнил, как Алексей Васильевич рассказывал легенду, которая с этим орлом была связана: дескать, в восемьсот двенадцатом году, как раз перед вступлением Наполеона в Москву, какой-то ястреб запутался в этом шпиле, еле живой вырвался. Ну и в народе говорили: вот так же и Наполеон запутается в когтях русского орла и еле живой уйдет! Что и сбылось на самом деле…

Вальтер тоже таращился на башню.

– Говорят, в ней колдуны жили, – пробормотал он зачарованно. – И там хранился перстень царя Соломона с надписью «Sator». Но в этом слове скрыта целая надпись: «Sator arepo tenet opera rotas».

– Какой еще ротас?! – удивился Гроза.

– Не ротас, а сатор! – назидательно поправил Вальтер. – Ну, это такая волшебная надпись: ее с какого конца не прочтешь, одно и то же получается: «Sator arepo tenet opera rotas». Понял?

– И что это значит? – спросил Гроза.

– Никому не известно! – понизив голос, сообщил Вальтер. – Но это магические слова! Я читал, что их писали на бортах судов еще в Древнем Риме, потому что такая надпись защищала от враждебного колдовства, отравленного воздуха, желудочных колик и заразных болезней.

Гроза пренебрежительно усмехнулся:

– Ерунда все это. Лучше пошли твоего отца искать.

Обежали ворота кругом, однако Вальтер так и не увидел отца. И снова обежали, и опять, и еще раз…

– С какой стороны ворот он стоял? – спросил Гроза, видя, как Вальтер бледнеет от разочарования. – Где часы? Или с противоположной? Помнишь?

– Нет, – покачал головой Вальтер.

– Надо же, фамилию на письме помнишь, а где отец стоял – нет, – удивился Гроза.

В эту минуту какая-то баба вдруг завопила совсем рядом:

– Лизавета! Вон мужик картошку привез, пошли туда!

Лизавета! Лиза!!!

Пронзительный голос, чудилось, ввинтился в уши, вонзился в мозг – и Гроза вдруг вспомнил, где слышал эту странную фамилию: Трапезников.

Городовой! Городовой, бляха номер 586, говорил, что фамилия зеленоглазой девчонки Лизы, двоюродной сестры прекрасной Марианны, – Трапезникова! И живет она где-то в Китай-городе.

Как же это Гроза не вспомнил о ней раньше? Ведь после революции все политические ссыльные возвращались домой! Может быть, и Марианна вернулась вместе с отцом? Прежняя ее квартира по-прежнему стояла необитаемая, стекла, как и во многих домах, были повыбиты. Но вдруг Марианна остановилась у Лизы?..