Брат по крови - Алексей Воронков

Мне казалось, что все это происходило не со мной. Еще вчера я бы ни за что в это не поверил. И теперь я не верил, но это была реальность.

— Я люблю тебя, — сказал я. — Люблю, люблю…

— Да, милый, да…

— Тебе хорошо со мной? — зачем-то спрашивал я.

— Очень… Спасибо, милый, спасибо…

— За что, дурочка ты моя? За что?..

— За все, за все, — шептала она.

Потом, когда я буду вспоминать эту ночь, я пойму, что Илона неожиданно нашла во мне некую отдушину, которая помогла ей на какое-то время забыться. Она была счастлива сбросить с души этот вечный непомерный груз, который начинаешь ощущать тогда, когда теряешь силы и веру в какой-то добрый исход. На войне эта вера тает очень быстро.

Утром мы долго не хотели вылезать из-под одеяла. Проснувшись, мы, не открывая глаз, лежали и притворялись спящими. Нам так не хотелось верить в то, что за окном разгорается этот страшный, этот ненужный, этот уродливый день, который разлучит нас надолго, а быть может, навсегда.

— Ты спишь? — наконец спросил я ее. На душе кошки скребли. Не голова — душа болела, и нервы были напряжены до предела. Так бывает, когда умирает кто-то из близких тебе людей.

Она тяжко вздохнула.

— Ты, наверное, ругаешь себя за вчерашнее? — спросил я ее.

— Нет, милый, все было хорошо, — сказала она.

— Но почему у тебя такой тревожный голос? — произнес я.

— А почему такой тревожный голос у тебя? — в свою очередь, задала она мне вопрос.

Мы поняли друг друга. Мы уже жили будущим, мы жили ощущением расставания.

— Будем вставать? — спросил я ее.

Она не ответила и вдруг:

— Иди ко мне, милый… Поцелуй меня.

Я снова целовал ее, я любил ее, я готов был тут же умереть ради нее…

— Люблю тебя, люблю, — говорил я, целуя ее горячее, покрытое испариной тело.

— Люби, милый, люби… Я тоже тебя буду любить… Милый, милый…

Она вдруг крепко вцепилась в мою спину своими тонкими пальцами, и замерла, и так лежала некоторое время, а потом вдруг как-то разом расслабилась и заплакала.

— Ты почему плачешь? — спросил я ее. — Не надо, зачем?

— Я плачу, потому что знаю, что это лишь сон.

— Это не сон, — сказал я.

— Нет, сон. В жизни так хорошо не бывает, — прошептала она.

Я поцеловал ее в губы. Потом я заставил себя оторваться от нее и спросил:

— Я ведь не первый у тебя?

— До тебя у меня был только один мужчина, — сказала она.

— Где же он сейчас? — зачем-то спросил я.

— Я долго искала у него какую-то харизму, чтобы уцепиться за нее, но я ничего в нем не нашла… Мы расстались, — честно призналась она.

— У меня ты тоже ничего не найдешь, — с грустью произнес я. — Я — простой военный лекарь, которого бросают женщины.

— Мне ничего не надо от тебя, — сказала она. — Разве можно говорить на войне о каком-то счастье?

— Война когда-то кончится, — произнес я.

— Эта война, мне кажется, никогда не кончится. Слишком она странная, — порывисто вздохнув, сказала Илона и нежно провела своей рукой по моей голове. Так гладят ребенка, когда хотят приласкать его.

Мы замолчали. Где-то за окном просыпался город. До нас доносились тревожные и напряженные будничные звуки. Слышалось бесконечное шуршание шин, скрип тормозов, громкие и надрывные голоса автомобильных сигналов.

Гостиница тоже просыпалась. Захлопали двери, и вслед за этим послышались чьи-то торопливые шаги. Где-то рядом раздалось тихое позвякивание ведер. Зазвучали негромкие голоса, утопавшие в длинных гостиничных коридорах. Видимо, это горничные приступали к своим утренним обязанностям.

— Ну что же, надо вставать, — внезапно произнесла она, и это означало, что короткому нашему счастью пришел конец.

— Какое у тебя сейчас самое заветное желание? — спросила она меня.

Я хотел, чтобы Илона не провожала меня, но она взяла меня под руку и повела вниз.

Я не знал, что ей ответить. И только когда мы подходили к дверям, я вдруг сказал:

— Знаешь, я бы хотел сейчас вместе с тобой подняться на какую-нибудь высоченную гору…

Она с удивлением посмотрела на меня.

— Да-да, на гору! И оттуда, с высоты орлиного полета, я бы прочитал мои любимые пушкинские строки: «Кавказ подо мною. Один в вышине стою над снегами у края стремнины…» Помнишь это стихотворение?

— Да, помню, — сказала она каким-то чужим голосом. Я заглянул ей в глаза и увидел в них слезы.

— Я с детства мечтал забраться на какую-нибудь из кавказских вершин и посмотреть оттуда вниз, — признался я. — Начитался, понимаешь, Пушкина с Лермонтовым — вот и сходил с ума по Кавказу. Когда выпадет первый снег, наши отправятся прочесывать горы — хочу сходить с ребятами.

— Мы вместе с тобой побываем в горах, — сказала она. — Мы поднимемся на самую высокую вершину, и ты оттуда прочтешь свои любимые стихи.

— Да, конечно, мы вместе пойдем в горы, — согласился я. Мне вдруг в голову пришла дерзкая идея каким-то образом перетащить Илону в нашу часть. Ведь я уже не мог без нее.

В тот день мне удалось решить все свои проблемы, и я без всяких приключений возвратился в полк. А вот Червоненко не повезло: он не смог завершить свои дела и остался в Махачкале. А когда он вернулся, то сообщил мне страшную весть: когда наши медсанбатовские друзья возвращались домой, попутка, в которой они ехали, подорвалась на фугасе. Жора сказал, что погибли двое — Харевич и женщина. Вторую медсестричку в тяжелом состоянии вертолетом отправили в ростовский госпиталь.

Я не стал гадать, кто из двух девчонок остался жив, — я побежал к «полкану» и буквально вымолил у него командировку в Ростов. При этом мне пришлось соврать — дескать, в Махачкале мне не удалось получить все необходимые медикаменты, надеюсь, мол, что в Ростове мне повезет больше. Увы, в тот день мне не суждено было уехать — из штаба Объединенной группировки прибыло с проверкой очередное начальство, и Дегтярев запретил кому бы то ни было покидать полк. Только через неделю мне удалось вырваться и на перекладных отправиться в Ростов.

Город меня встретил холодным осенним дожнем и унылыми лицами прохожих. Здесь, как и в Махачкале, еще было много зелени, но зелень эта была уже какой-то чахлой, неживой. Будто бы это плохой художник попытался нарисовать летний пейзаж, но у него ничего не получилось.

Я страшно волновался, когда шел длинным госпитальным коридором. От волнения мне порой не хватало воздуха, и я делал глубокие вдохи. Кто, кто из них остался жив? Леля, Илона? В каком она состоянии?.. Ну та, что осталась жива? Есть ли надежда, что она встанет на ноги, есть ли вообще надежда, что она выживет?