По старой дороге далеко не уйдешь - Василий Александрович Сорокин

— А если бы поймал я, вам было бы приятно? Коль пустили козла в огород, сами его и гоните оттуда.

Профессора все больше раздражал и злил этот рабочий. Наглец! Вздумал поучать его, Прутикова!

— Вот что, — устало сказал он, собираясь закончить разговор, который ему надоел. — Я вас вызвал не для диспута. — Помолчал и заговорил сухим, официальным тоном: — Видите ли, у вас с Кочкаревым сложились плохие отношения. Не сработались, так сказать. Зачем вам портить нервы? — Голос его зазвучал вдруг сочувственно. — Не лучше ли перевести вас на другое место? Куда — вы выберете сами. — Он с участием посмотрел на Буданова. — А то и вам неприятно и нам.

Иван покачнулся. На какую-то долю секунды ему показалось, будто он с высоты летит в пропасть. Перевод означал крах его позиции. Уйти — значит перемениться, стать тем человеком, каким хотел его сделать Кочкарев. «А что скажут ребята? Как будет злорадствовать Петухов! — пронеслось у него в сознании. — Нет, такое невозможно».

— Я принципиально не уйду! — твердо заявил он.

От этих слов пухленькая ручка профессора сжалась в кулачок.

— Товарищ Буданов, — снова заговорил он строго официальным тоном, — то, что на партийном собрании рабочих докладная Кочкарева признана необоснованной, еще ничего не значит… Мы можем этот вопрос поставить на институтском партийном собрании. Надеюсь, оно будет объективней. — Он нагнулся над бумагами и искоса сверкнул глазами. — Вообще, начнем все сначала.

— Ну что ж, — сказал Иван. — Если оно будет объективно, чего же мне бояться? — Он поднялся и быстрыми шагами вышел из комнаты.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

У Никанора Никаноровича было хорошее настроение. В столярной мастерской, хотя там работало всего пять столяров, дела шли отлично, поскольку это были настоящие мастера-краснодеревщики.

Для прибора требовалась подставка. Ее можно было сварить из уголков, потом облицевать пластиком — так и было указано в чертеже. Но у Никанора Никаноровича были свои цели и задачи. Он решил, что она должна быть не просто подставкой, а шедевром мастерства краснодеревщиков. И надо отдать должное столярам: подставка получилась на славу.

Когда-то в старину русские умельцы для царей и князей изготовляли уникальные табакерки, инкрустированные золотом и серебром. Овальной формы подставка была похожа на огромную табакерку высотой около метра. Правда, на ней не было ни золота, ни серебра, но инкрустация была — цепочка ромбиков из дорогостоящей древесины груши, врезанная в отполированный орех, окаймляла «постамент». Так Никанор Никанорович называл подставку.

Похвалив столяров за отличную работу, он велел перенести подставку в слесарную мастерскую.

— Вот те и чурошники! — восторгаясь столярами, говорил Андрей, сняв кепку и почесывая затылок. — Этакое раньше в царские хоромы ставили для принцесс и разных там величеств.

Буданов не согласился с ним.

— Не знаю, — пожал он плечами, — для чего надо было вместо простой и добротной подставки закатить такой парад?

Никанор Никанорович смолчал. Он был рад, что тот пока не догадывался, что к чему, а думал только о производстве да экономии. Взглянув мельком на Буданова, он распорядился, чтоб на «постамент» поставили прибор и тщательно закрепили.

— Прибор не закончен, — пытался возразить Сухопаров.

— Это не имеет значения, — сказал Никанор Никанорович, — закончишь после. Нам надо его отвезти в лабораторный корпус.

В актовом зале шла научная конференция. Никанор Никанорович стоял в коридоре и нетерпеливо поглядывал на дверь. Прошло уже часа три, а там все говорили и говорили. Кочкарев устал, переступал с ноги на ногу. Но и уйти не мог. На конференции было все начальство, и хотелось вот так, сразу всему руководству, показать красавец прибор. Никанор Никанорович давно хотел поговорить с Поповым, казавшимся ему самой значительной фигурой в институте. Возможности все не представлялось, а сегодня выпадал подходящий случай.

Шел четвертый час конференции. Никанор Никанорович терял самообладание. Наконец дверь распахнулась, в хлынувшей из зала толпе он увидел знакомую фигуру первого заместителя директора, бросился навстречу, могучим телом рассекая поток людей, и, прежде чем Попов успел опомниться, подвел его к прибору. Ученые тоже остановились, образовав живое кольцо. Здесь были и Голубев и Прутиков.

— Какая вещь! — воскликнул Голубев. — Вот тебе и Кочкарев!

— Да я же потомственный краснодеревщик! — отозвался польщенный Никанор Никанорович. — Когда-то мой дед был поставщиком мебели для двора. Могу еще не такое завернуть!

Прутиков любовался прибором тоже. Владимир Алексеевич Попов глядел на сооружение молча. Он не сказал о «постаменте» ни хорошего, ни плохого, но пригласил к себе в кабинет Никанора Никаноровича и Голубева. За ними вошел и Прутиков.

В просторной комнате было светло и прохладно. Владимир Алексеевич любил свежий воздух. В его кабинете не курили даже близкие друзья. А если накуривали во время какого-нибудь заседания, он после открывал все форточки и уходил, пока кабинет проветривался.

Усевшись в свое массивное кожаное кресло, Попов посмотрел на Никанора Никаноровича.

— Это хорошо, — сказал он, — что у нас могут делать такие вещи. В институте придется сменить кое-какую мебель. Но это потом. Сейчас у меня к вам иная просьба. У одной нашей сотрудницы недавно умер муж, живет она очень скромно, местком кое-чем ей помог. А наш директорский фонд пока пуст. Женщина находится в затруднительном материальном положении, мебели у нее никакой, надо помочь, изготовить хотя бы шкаф. Институт не обедняет, а человеку будет приятно, что о нем думают и заботятся.

— Конечно, — с готовностью согласился Никанор Никанорович. «Клюнуло», — радостно думал он, выходя из кабинета. Нежданно-негаданно открывалась перспектива «левой» работы.

Он спустился вниз, набрал номер мастерской и велел, чтобы явились рабочие, — прибор надо отвезти обратно.

Прибор внесли в мастерскую, поставили на прежнее место.

— Ну и дьявол! — воскликнул Куницын. — Надо же было такую махину тащить к заместителю директора.

— Кочкарев, как ребенок: не успеет что-нибудь смастерить, как уж кричит: «Мама, смотри, что я сделал!», — засмеялся Ремизов.

— А по-моему, он, как купец, любит показать товар лицом, — сдержанно сказал Иван.

— Вы думаете, прибор будет работать? — оживился Сухопаров. — Над ним надо было еще посидеть, подумать, я это хорошо знаю, я ж его собирал.

— Вот он и свалит на тебя! Скажет: сборщики намудрили, — Ремизов потянулся. — Эх, если бы я умел писать, я бы в газету: так, мол, и так, человек не у места, и все такое… Разве можно такого держать? — Он повернулся к Буданову: — Люди пишут, а мы что?

— Зачем в газету? — возразил тот. — Дирекция ничего не знает, нужно написать ей.

— Дирекция не знает? — горячился Ремизов. — Было же у нас собрание, говорили! А толку? Возьмут нашу депешу — и тю-тю.

— Посмотрим… — проговорил Иван.

— Действовать надо, а не смотреть. — Ремизов сел на верстак.

— Подождите, ребята,