Город мертвых - Дин Кунц

– Эти я тоже беру только на время, – промолвил Намми.

– Я тоже, – сказал мистер Лисс. – Я беру эти перчатки на время, оставшееся мне на земле, а когда я умру, как Бозман, я их ему верну.

У Боза был всего один шлем для снегохода, и он требовался мистеру Лиссу, потому что тот собирался вести машину, а Намми пришлось обойтись спортивной шапочкой. Он сможет натянуть ее на уши, когда они будут ехать быстро и поднимать холодный ветер.

– Но даже не думай, что это теперь твоя шапка, – сказал мистер Лисс. – Ты взял ее только взаймы.

– Я знаю, – заверил его Намми.

Мистер Лисс нашел красно-серый шерстяной шарф, которым Намми мог замотать лицо, когда они будут ехать сквозь снег.

– Ты понимаешь, что это тоже только взаймы?

– Понимаю.

– Ежели потеряешь его, я заставлю тебя расплатиться, даже если тебе придется до конца жизни работать на это.

– Я не потеряю, – отозвался Намми.

Из спальни Боза мистер Лисс отправился к арке гостиной, где ненадолго застыл. Он смотрел, как Ксерокс Боза играет на пианино.

А потом наконец сказал:

– Не знаю, почему не чувствую, что так будет правильно, но не чувствую. Я просто не могу убить его.

– Может, потому что вы не убийца.

– О, я еще какой убийца. Я убил больше человек, чем ты знал в своей жизни. Я готов убить большинство людей после первого взгляда на них. Некоторых я убивал лишь за то, что они улыбались мне и здоровались со мной.

Намми покачал головой:

– Не уверен, что вы это действительно делали.

– Тебе лучше не называть меня лжецом. Если кто-то называет меня лжецом, я его вскрываю, перемешиваю ему внутренности, зашиваю, и до конца своих дней он будет мочиться через левое ухо.

– Раньше вы говорили, что отрезаете язык и жарите его с луком на завтрак.

– Вот именно. Иногда так, а иногда я заставляю их мочиться через ухо. Зависит от настроения. Так что лучше не называй меня лжецом.

– Я не стану. Это было бы невежливо. А люди всегда должны быть вежливы друг с другом.

Когда они вернулись в гараж, старик нажал на кнопку, чтобы поднять массивные ворота. В помещение ворвался несильный ветер и целая уйма снега из темноты.

Уложив свое длинное ружье на верстак, мистер Лисс сказал:

– Не вижу способа взять его с собой. В сумки под седло оно не влезет. Придется надеяться, что пистолетов будет достаточно.

Пистолеты лежали в глубоких карманах его длинного плаща, а в других карманах было множество пуль к ним, тоже взятых взаймы из дома проповедника, который они сожгли.

Намми пробыл с мистером Лиссом меньше дня, однако за это время произошло столько всего, что хватило бы на целую жизнь. Рядом с мистером Лиссом скучать было некогда.

– Мы вытащим прицеп на дорожку и опустим скат прямо на снег, – сказал старик. – Но подожди. Дай мне надеть эту чертову штуковину.

Чертовой штуковиной был шлем, серебристый и черный с прозрачным щитком перед лицом.

Через круг из маленьких дырочек в шлеме, расположенных напротив рта мистера Лисса, донесся его голос:

– Как я выгляжу?

– Как космонавт.

– Страшный, да?

– Нет. Вы выглядите забавно.

– Знаешь, что я сделал с ехидным гадом, который говорил, что я забавно выгляжу?

– Ничего хорошего, – ответил Намми.

Фрост с первого взгляда мгновенно понял, что рот в ладони ее руки настоящий, и все же попытался сказать себе, что это такая необычная многомерная татуировка или шуточный грим, потому что, будь рот настоящим, вся подготовка и весь опыт Фроста ни черта не стоили бы в этой ситуации. Ведь если рот настоящий, этому городу не нужны агенты ФБР под прикрытием, ему нужны экзорцисты, целый взвод экзорцистов.

Когда изо рта высунулся язык, облизывая зубы и неприлично трепеща, Фрост взглянул женщине в глаза. Раньше они были томными, словно она пребывала в полутрансе, но теперь изменились. Ее взгляд стал резким и прямым, пронзительным, как у хищной птицы, вот только ни у какой птицы глаза не могли гореть такой испепеляющей ненавистью, которой полыхал взор этого существа.

Синий шелковый халат, материализовавшийся вокруг нее, снова испарился, как пар, поднимающийся от сухого льда, а затем впитался в ее кожу. От пальцев ног до макушки она замерцала, словно знойное марево, и совершенные пропорции фигуры поплыли, как будто плоть и кости растаяли в ней, как теплый воск. Часть субстанции ее торса хлынула в вытянутую правую руку, и та разбухла, кожа на ней натянулась, будто оболочка сосиски, в которую накачали слишком много фарша. Рука стала толще, язык во рту на ладони потянулся к ним, и теперь он был серебристо-серым, плоским, как ленточный червь, волнами дергающимся в воздухе, а кончик его раздулся, как капюшон кобры.

Даггет испустил вопль отвращения и ужаса, испугавший Фроста, но также и подготовивший его к оглушительному грохоту пистолета партнера, к шести быстрым выстрелам, что эхом отразились от кафельного пола и стен, от стекла душевой кабинки, от зеркала, и это было словно полет в сердце грозовых туч, когда небо прошивает гром. Расстояние оказалось минимальным, а Даггет был мастером стрельбы, и Фрост видел, как пули рвут голое тело, искаженное, словно кто-то отражался в кривых зеркалах комнаты смеха на ярмарке.

Но не было никакой крови, раны не раскрылись мокрым и алым. Чудовище не упало, не подалось назад от ударов пуль усиленной мощности, вместо этого оно проглотило их, словно озеро – брошенный камень. Плоть даже не пошла концентрическими кругами, как было бы с водой в таком случае. Ткань приняла пули и тут же сомкнулась за ними, гладкая, без шрамов.

Следующие четыре выстрела Даггета были не успешнее первых шести, разве что извивающийся серый язык внезапно стал толще и метнулся к нему с молниеносной скоростью атакующей змеи. Теперь это был не язык, а сверло, которое ввинтилось в лицо Даггета. И в тот же миг перестало быть сверлом, превратившись в нечто вроде шланга пылесоса и втягивая содержимое его головы. Череп Даггетта схлопнулся, как бумажный пакет, голова исчезла в мгновение ока.

Попятившись от двери ванной, Фрост оступился, почти упал, но сохранил равновесие. В ванной, за открытой дверью, пистолет Даггета загрохотал по кафельному полу, но безголовое тело не упало. Казалось, теперь хищное серое щупальце состоит из роящейся массы крошечных существ, миллионов маленьких серебристых пираний, каждая из которых стремилась сквозь его шею наполнить мертвое тело, по всей видимости и удерживая его в стоячем положении, поскольку ноги дергались, а ступни словно танцевали по полу ванной. Видневшаяся за безголовой марионеткой штука, бывшая чуть раньше прекрасной женщиной, стала чем-то неописуемым, серо-серебристой массой с красными пятнами, которые быстро темнели до потеков угольно-серого, и это нечто выросло больше, чем было. И росло все сильнее, по мере того как ткани трупа втягивались внутрь, словно кола через соломинку, пока не осталась одна лишь пустая одежда, хлопавшая в воздухе, будто костюм чучела, а затем жадное щупальце, растворив и одежду, тоже всосало в себя ее.