Белеет парус одинокий - Валентин Катаев

Здесь усатый сразу проявил такую щедрость, что Гаврик ахнул.Вместо воды с сиропом, стоившей две копейки, господин потребовал не больше неменьше, как целую большую бутылку воды «Фиалка» за восемь копеек.

Мальчик даже не поверил своим глазам, когда будочник досталбелую бутылку с фиолетовой наклейкой и раскупорил тоненькую проволоку, которойбыла прикручена пробочка.

Бутылка выстрелила, но не грубо, как стрелял квас, атоненько, упруго, деликатно. И тотчас прозрачная вода закипела, а из горлышкапошел легкий дымок, действительно распространивший нежнейший аромат самойнастоящей фиалки.

Гаврик осторожно взял обеими руками, как драгоценность,холодный кипучий стакан и, зажмурившись против солнца, стал пить, чувствуя, какпахучий газ бьет через горло в нос.

Мальчик глотал этот волшебный напиток богачей, и емуказалось, что на его триумф смотрит весь мир: солнце, облака, море, люди,собаки, велосипедисты, деревянные лошадки карусели, кассирша городскойкупальни… И все они говорят: «Смотрите, смотрите, этот мальчик пьет воду„Фиалка“!»

Даже маленькая бирюзовая ящеричка, выскочившая из бурьянапогреть на солнце бисерную спину, висела, схватившись лапкой за камень, исмотрела на мальчика прищуренными глазами, как бы говоря тоже: «Смотрите наэтого счастливого мальчика: он пьет воду „Фиалка“!»

Гаврик пил и вместе с тем обдумывал, как он будетвыбираться, если усатый снова начнет приставать с вопросами. У мальчика на этотсчет даже созрел целый план.

– Ну что, Гаврюха, понравилась тебе вода «Фиалка»?

– Спасибо, дядечка, сроду такой вкусной не пил.

– Я думаю. А скажи мне теперь: выходили вы вчера вечером вморе?

– Выходили.

– Пароход «Тургенев» видели?

– А как же! Он нам чуть было весь перемет колесами непокалечил.

– А с парохода никто не прыгал?

Усатый смотрел на мальчика в упор черными мохнатыми глазами.Гаврик с трудом ухмыльнулся и преувеличенно возбужденно заговорил:

– А ей-богу, прыгал! Чтоб мне пропасть! Он ка-ак прыгнет, абрызги во все стороны ка-ак полетят! А он как поплывет наразмашку!..

– Стоп! Да ты не брешешь? Куда ж он поплыл?

– Ей-богу, не брешу, святой истинный крест!

Тут Гаврик, хотя и знал, что это грех, быстро раза четыреподряд перекрестился.

– Как поплывет, как поплывет…

И мальчик стал, размахивая руками, показывать, как плылматрос.

– Куда же?

– Туда! – Мальчик махнул рукой в море.

– А куда ж он потом делся?

– Потом его якась шаланда подобрала.

– Шаланда? Какая?

– Такая, знаете, большая – громадная очаковская шаланда подпарусом.

– Здешняя?

– Не.

– А какая?

– С Большого Фонтана… А то, может, из Люстдорфа. Такая всясиняя-синяя и наполовину красная, громадная. Она его как подобрала, так сразутем же ходом и пошла и пошла прямо на Люстдорф. Святой истинный крест…

– Название лодки не заметил?

– Как же, заметил: «Соня».

– «Соня»? Прекрасно. Да ты не врешь?

– Святой истинный крест, чтоб мне в жизни счастья не видеть,или «Соня», или «Вера».

– «Соня» или «Вера»?

– Или «Соня», или «Вера»… или «Надя».

– А то смотри…

Тут, вместо того чтобы расплатиться, усатый шепнул будочникуна ухо что-то такое, от чего лицо будочника сразу стало кислое. Затем он кивнулмальчику и торопливо побежал к подъему в город, как понял мальчик – на дачныйпоезд…

Гаврик только того и дожидался.

Надо поскорее предупредить матроса.

Но Гаврик был мальчик смышленый и осторожный. Прежде чемвернуться домой, он отправился за усатым, издали наблюдая за ним до тех пор,пока собственными глазами не убедился, что тот действительно поднялся наверх искрылся в переулке.

Только тогда мальчик побежал в хибарку. Матрос спал. Но едващелкнул замок, как вскочил и сел на койке, повернув к двери лицо с блестящими,испуганными глазами.

– Не бойтесь, дядя, это я. Ложитесь.

Больной лег.

Мальчик долго возился в углу, делая вид, что пересматриваеткрючки перемета, уложенного «бухтой» в круглую ивовую корзинку. Он не знал, какприступить к делу, чтобы не слишком встревожить больного.

Наконец подошел к койке и некоторое время мялся, почесываяодну ногу о другую.

– Легче вам, дядя?

– Легче.

– Соображаете что-нибудь?

– Соображаю.

– Дать вам кушать?

Больной, обессиленный даже таким коротким разговором,замотал головой и прикрыл глаза.

Мальчик дал ему отдохнуть.

– Дядя, – сказал он через некоторое время тихо, снастойчивой лаской, – это вы вчерась прыгали с парохода «Тургенев»?

Больной открыл глаза и посмотрел на мальчика снизу вверх,внимательно и очень напряженно, но ничего не ответил.

– Дядя, слухайте, что я вам скажу, – зашептал Гаврик,подсаживаясь к нему на койку. – Только вы не дергайтесь, а лежите тихо…

И мальчик как можно осторожней рассказал ему о своемзнакомстве с усатым.

Больной снова вскочил и сел на койке, крепко держась рукамиза ее доску. Он не спускал с мальчика неподвижно расширенных глаз. Его лоб сталсырой. Однако он все время молчал. Только один раз нарушил молчание, именнотогда, когда Гаврик сказал, что у усатого на щеке был пластырь. В этом местерассказа в глазах у больного мелькнуло какое-то дикое и веселое украинскоелукавство, и он проговорил сипло, сквозь зубы:

– Это его, наверно, кошка поцарапала.

Потом он вдруг засуетился и, держась за стенку, встал надрожащие ноги.

– Давай, – бормотал он, бестолково тычась во все стороны, –давай куда-нибудь… За-ради Христа…