Вилла в Италии - Элизабет Эдмондсон

— Ты всегда все знаешь, — буркнула под нос Мелдон. Свифт ее услышала, но проигнорировала замечание. Она знала, насколько раздражает Джессику, но сказала себе, что ее это ни капельки не волнует.

— Только не еще один сирокко! — охнула Делия. — Это был настоящий кошмар. — Она подошла к окну и встала рядом с Марджори. — Действительно, впечатление, что тучи быстро собираются.

К тому времени как Бенедетта ударила в гонг, созывая к обеду, дневной свет на взбаламученном небе померк, сменившись пурпурными вспышками на сером фоне. Пока гости шли через украшенный фресками холл, направляясь в столовую, раздался глухой хлопок, свет в доме мигнул, а затем с треском, похожим на выстрел, все огни погасли.

— Прекращение подачи электроэнергии, — прокомментировал Джордж.

Раздался пронзительный голос Бенедетты, находившейся в нескольких комнатах от них. В нем звучало негодование, а затем послышались командные ноты.

— Она хочет, чтобы мы оставались там, где стоим, — перевела Воэн.

— Терпеть не могу это время суток без света, — буркнула Джессика.

— Ну, я не собираюсь торчать здесь в темноте бог весть сколько! — возмутилась Делия.

— Нам требуется только следовать указаниям собственного носа, — подсказал Джордж.

Осторожно, натыкаясь на стены и двери, они добрались до другого конца комнаты и, наконец, вышли в зал, где смогли различить дверь в столовую, через которую пробивался слабый свет.

— Луна взошла, — произнесла певица. — Мы можем обедать при лунном свете.

Но в этом не было необходимости. Мягкий, струящийся сквозь сумрак свет поразительно яркой луны, то выплывающей, то вновь скрывающейся за грозовыми облаками, дополнился сначала одной, а затем и целым строем масляных ламп, по временам мигающих, точно грозящих погаснуть.

— Боже, как вкусно пахнет, — восхитилась Делия, когда Бенедетта поставила перед ней небольшую тарелку с едой. — Интересно, что это такое?

— Наша пищеварительная система взбунтуется от такого количества вкусных блюд, — пошутил Джордж.

— Только не моя, — заверила Марджори. — А вино — истинный нектар. Я уверена, — писательница обратилась к Делии, — что для вас это не редкость, но что до меня, дешевое красное — практически единственное вино, с каким мне приходилось иметь дело.

— Вообще-то мой отец трезвенник, так что я тоже не знаток вин.

— А ваша мать, она тоже трезвенница? — Свифт подложила себе еще спагетти с мидиями в чесночном соусе.

Делия почувствовала, что еда застревает в горле. Как это Марджори удается? Откуда она могла узнать? Понятно, что ниоткуда; просто реплика в разговоре, какую может произнести каждый. Даже не догадка, ибо с какой стати кто-то должен догадаться, что спокойная, уравновешенная леди Солтфорд прячет под половицами бутылку джина и что лаймовый сок, который, она, как известно, так любит, и стимулирующее лекарство, которое так одобряет ее муж, на самом деле никогда не употребляются ею сами по себе.

Горничная леди Солтфорд, ее верная служанка, которая, как подозревала Делия, терпеть не могла лорда Солтфорда, была посвящена в эту тайну. Именно она покупала джин, прятала, приготовляла особую жидкость для полоскания рта, дабы удалить всякие остатки запаха алкоголя, избавлялась от пустых бутылок и молча приносила госпоже бокал джина с лаймом в постель вместе с завтраком.

Делия обнаружила это случайно, когда, заболев скарлатиной, приехала из школы домой. Чувствуя себя скверно и плохо соображая, она встала с постели и зашлепала босиком в комнату матери, услышав оттуда звуки, свидетельствующие о присутствии людей. Ее мать вставала очень рано — привычка, которую отец одобрял, ибо Бог, по его мнению, начинает работу с рассветом. Ранний подъем матери объяснялся отчасти бессонницей, отчасти тем, что при этом она имела возможность без помех принять свою порцию, которая заряжала ее на утро. Не то чтобы существовала опасность, что муж нанесет неожиданный визит в это время. Еще с раннего детства Делия знала, что совместная жизнь родителей была исключительно показной. Без свидетелей же каждый из них жил собственной жизнью — отец был целиком поглощен делами концерна, мать вела дом и поместье, а также занималась благотворительностью.

Была ли ее мать алкоголичкой? Можно ли считать человека алкоголиком, если он выпивает четыре порции крепкого джина в день? Пожалуй. Одну за завтраком, одну перед ленчем, одну перед обедом и одну на ночь.

Воэн понюхала вино и без всякого пиетета отправила бархатистую жидкость в рот.

— По-моему, вокруг вина масса лишней суеты и снобизма. На самом деле я к вину довольно равнодушна.

Джордж покачал головой:

— Жаль, очень жаль, при наличии такого вкусного вина, как это.

Делии хотелось избавиться от воспоминаний, которые закопошились в голове, не думать об отчаянии, написанном на лице матери, когда они с мужем сидели на противоположных концах длинного стола красного дерева. Любит ли мать отца? Любила ли хоть когда-нибудь? С небрежным равнодушием юности девочка заключила, что мать и отец просто отдалились друг от друга, как это часто бывает с супругами, и что их взаимное отчуждение никак не связано с эмоциями или какой-то ссорой — ссоры между ними давно прекратились.

Сейчас Воэн опять задалась этим вопросом. Было ли когда-нибудь больше чувств между родителями, чем она всегда наблюдала? А если так — что послужило причиной этой ужасной пропасти, которая пролегла между отцом и матерью? Ее не удивляло, что они не развелись: отец считал развод неприемлемым. Но мать могла просто уйти от него, начать новую жизнь.

Или все-таки не могла? Существовал ведь вопрос денег. И безусловно, ее матери нравилось быть леди Солтфорд из Солтфорд-Холла и лондонского особняка на Кадоган-сквер.

Казалось бы, все это давно утряслось в голове, и ты знаешь домочадцев как облупленных, но насколько все это правда? В каком-то смысле ты знаешь родню слишком хорошо. Сколько лет ей было, когда она поняла, что представляет собой Босуэлл? Хотя, конечно, тут не нужно быть семи пядей во лбу: мальчишки, проявляющие жестокость к животным и получающие удовольствие, причиняя боль много меньшей сестре, посылают явный и недвусмысленный сигнал: «Со мной шутки плохи».

Он был десятью годами старше Делии, так что брат и сестра и не могли быть очень близки. Воэн помнила неуемную энергию Босуэлла, сообразительность, решительность, шарм (да, в нем был шарм, бездна шарма, не по отношению к родным, конечно, а ко всякому, кто мог бы оказаться полезным), жестокость. Как могла мать, которая к Делии всегда проявляла лишь самую сдержанную привязанность, не понимать, что представлял собой Босуэлл? Леди Солтфорд не могла на него нарадоваться; в ее глазах он не мог совершить ничего плохого.

А может, это она, Делия, бесчувственная, раз не испытывает сейчас в отношении Босуэлла абсолютно ничего — ни сожалений, ни воспоминаний о проведенных вместе счастливых днях в отчем доме, — ничего такого, что породило бы печаль или скорбь по поводу его смерти. По правде сказать, она испытала облегчение, когда школьная директриса, привычная за пять лет войны обрушивать печальные новости то на одну, то на другую из своих подопечных, со скорбным видом сообщила пятнадцатилетней Делии о гибели брата.