Человек-Хэллоуин - Дуглас Клегг

Линди Поттер, жившая на Колд-Спринг-роуд, на самом краю поселения в маленьком дощатом домишке в северной части бухты, принялась бить своего пятилетнего сына Руперта за то, что он не вытер в коридоре сделанную собакой лужу. Она дала ему хорошего пинка, но мальчишка, гораздо более мудрый, чем большинство пятилетних детей, не ощугил боли и не издал ни звука.

На палубе траулера «Анжелас Баунти» Джеральд Кроуфорд, отец Стоуни, смаковал остатки виски, до смерти жалея, что угодил в капкан этой жизни и тащит на себе детей, жену и тяжесть всего мира, упавшего ему на плечи, — «груз всего треклятого, будь ему пусто, мира».

5

Стоуни Кроуфорд проехал на черном велосипеде фирмы «Швинн» мимо всего этого, не обращая внимания на копошение в человеческом муравейнике, и съехал с Колд-Спринг-роуд на грязную тропинку, ведущую в чахлый лес.

Откуда-то пахнуло разложением, ощутимо жарким, будто бы погибшее животное воплотилось теперь в запах. Еще в лесу воняло болотом и трясиной. Стоуни миновал древнюю разрушенную стену, обозначавшую границы кладбища, и на развилке свернул влево. Пожухлая трава здесь была выше, опавшие листья лежали кучами. Он соскочил с велосипеда и дальше отправился пешком.

Когда Стоуни шел к Норе, он каждый раз снова чувствовал себя ребенком, не отягощенным юношескими проблемами, а невинным и готовым верить в чудеса. Большую часть времени он ощущал на себе печать зрелости, но по-прежнему любил углубляться в пахнущий плесенью лес и заставать Нору за ткацким станком или возле котла за домом, перестирывающей гору белья.

Рубероид на крыше домика отстал в нескольких местах, а под скатом висели две дюжины готовых свечей. В огромном котле булькало белье и клубилась мыльная пена. Сама Нора стояла перед ним и здоровенной толстой палкой помешивала варево. От запаха мыла можно было бы задохнуться, но ветер дул в другую сторону, унося пар на болото.

— Нора! — крикнул он и помахал рукой.

Нора Шанс полуобернулась на звук, кивнула.

— Я чувствовала, что ты скоро придешь, — сказала она, когда Стоуни подошел ближе. — Твой голос… Никак к нему не привыкну. Еще год назад ты был моим маленьким мальчиком и вот уже говоришь голосом мужчины, готового покорить мир.

6

Они сидели в комнате — Стоуни на полу, поджав ноги., привалившись спиной к пузатой печке, Нора в своем кресле-качалке. У нее на коленях лежали только что сделанные свечи.

— У меня для тебя есть октябрьская небылица, Стоуни, — говорила она, заворачивая каждую свечку и несколько квадратиков упаковочной бумаги. — Ты знаешь историю о воскрешении?

— Ты имеешь в виду Иисуса? — уточнил Стоуни почти мрачно.

— Да нет, не это. Я имею в виду воскрешение, произошедшее здесь, на кладбище Стоунхейвена Это случилось в тысяча семьсот сорок шестом году. Прабабка рассказала мне эту историю, лежа на смертном одре. Она ее услышала от своей прабабки, которая тогда прислуживала у Рэндаллов и Крауниншильдов и была маленькой девочкой, когда все это случилось. — Нора покивала самой себе, словно впервые рассказывала эту историю вслух. — Да, именно так. Вот тогда-то все и произошло. Об этом не любят вспоминать, хотя, можешь мне поверить, некоторые в городе, например Доаны, Мейнваринги, Рэндаллы и даже Слэттери, знают об этом случае, потому что такое невозможно забыть — оно сидит в крови. Стожу октябрь, вот как сейчас. Ты слышал когда-нибудь о Жнеце?

— Ага. Мрачный Жнец.

— Нет, мальчик, я имею в виду Жнеца, который когда-то жил на мысе Джунипер. Он владел почти всеми землями в округе, а Жнецом его прозвали, потому что чаще всего он выглядел, словно сам господин Смерть. Бледное, почти белое лицо, худое, как у скелета, выкопанного из могилы через сто лет после погребения. Он женился на девице из Марблхед, привез ее сюда незадолго до революции. Она была болезненная, и, когда забеременела, поговаривали, что ребенок ее убьет. И вот пришло время рожать. Три ночи с ней возились, но младенец то ходуном ходил у нее в животе, то выпирал, словно штык, так что пришлось применить скальпель, это был какой-то кошмар. Я слышала, те, кто был там, падали в обморок при виде того, что сделали с этой бедняжкой, пытаясь вынуть из нее ребенка. Как рассказывали, кто-то из работников, не в силах больше выносить ее крик, ворвался в спальню, как одержимый, и серпом распорол ей живот, чтобы достать наконец ребенка. Младенец был весь перекрученный, голова набок, ноги какие-то бесформенные… Его мать пережила ту ночь, но потом долго болела А ребенок… О, он превратился в самого настоящего бесенка и с первого дня питался не молоком своей матери… Это жуткая история, Стоуни. Кошмарная. Ты хочешь знать, что было потом?

Стоуни кивнул.

— Да.

— Ладно. Завари-ка нам обоим чаю из «кошачьего когтя», а я доскажу историю, пока он настаивается.

Стоуни встал и отправился готовить чай.

— Как же человек может выжить, если разрезать ему живот серпом?

— Иногда такое случается, мальчик. — Нора подняла руки и потянулась. — После дня работы я теперь так сильно устаю. Знаешь, сколько мне лет?

— Шестьдесят? — предположил Стоуни.

Нора издала низкий горловой смешок.

— Нет, совсем не угадал. Иногда я кажусь себе старше этих лесов. Вот, какой старой я себя ощущаю. Достань банку с чаем.

Стоуни заглянул в шкафчик из неструганного дерева, набитый банками с вареньем, травами и корешками. Он взял банку с «кошачьим когтем» и пересыпал часть ее содержимого в глиняный горшок, который Нора использовала в качестве чайника.

— А как там, кстати, твоя подружка? — спросила Нора.

— У нее все хорошо.

— Точно? Хорошо?

— Угу.

— Ты все еще влюблен в нее?

— Да.

— Ты все знаешь о природе и как ее обмануть? — спросила Нора.

— Ты имеешь в виду что-то вроде планирования семьи?

— Я ни слова об этом не сказала, — возразила Нора, качая головой. — Я имею в виду природу. Она вечно вовлекает тебя в неприятности.

— Точно. — Чай настоялся, Стоуни протянул ей чашку. — Расскажи мне о том ребенке.

— А, о ребенке Жнеца? Он был просто ужасен. — Нора перешла на привычный тон сказочницы. — Этому младенцу было мало молока, он не успокаивался, пока не высасывал грудь матери до крови. Это было какое-то мерзкое чудище, а не дитя. Старый Жнец обвинил жену в том, что она спала с дьяволом, или в какой-то подобной ерунде, и потащил в суд в Коппер-Ферри — тогда этот городок назывался Копперфильд, по фамилии землевладельца. И вот перед судом предстали несчастная девочка, больная, то и дело теряющая сознание, практически обескровленная, и Жнец, который показывал всем младенца, хрипящего, с уродливыми ножками, испачканного кровью. Девочку арестовали и повесили на Висельном холме возле Хартфорда, а старый Жнец вернулся домой в город и выстрелил себе в голову из небольшого кремневого пистолета. Но он не умер, а прожил еще несколько лет. Домочадцы рассказывали, что он собирался убить и ребенка, но что-то человеческое в глубине его души не позволило. Работники вырастили ребенка здесь, в этих лесах, и никто больше, как утверждали горожане, его не видел. И вот однажды октябрьским днем — прошло уже много лет, старый Жнец жил на Хай-стрит со своим братом — в Стоунхейвен пришел человек. Ну то есть не совсем человек, а некое существо, не выше шестилетнего ребенка, с двумя горбами. От него воняло болотом, оно наполовину шло, наполовину ползло. И вот это чудище вошло в старый дом, где жил престарелый Жнец. Старый мистер Крауниншильд сидел в кресле полупарализованный и не в своем уме. Но он догадался. Он понял, что вернулся его сын. Чтобы наказать за то, что он сделал с его матерью. Вернулся, чтобы мстить. Жнец пытался позвать сиделку, которая готовила ему сэндвичи в кухне. День был в разгаре, и многие люди видели его, этого молодого человека. Говорили, будто на голове у него были небольшие рожки, но нельзя же верить всему, что болтают. Нет, конечно, он был уродлив, но он был человеком И пришел к; своему отцу. А тот трясся, как будто увидел привидение. И этот молодой человек с двумя горбами… — В этот момент глаза Норы широко раскрылись. — Этот молодой человек обнял отца за плечи и заплакал. А его отец, кошмарный Жнец, схватил серп, который постоянно держал рядом с собой, тот самый, которым работник разрезал живот матери мальчика, приставил лезвие к шее юноши и перерезал ему горло, пока тот рыдал от радости, что нашел отца.