Сын вора - Мануэль Рохас

На проспекте было совсем пустынно. Я дошел до угла и свернул в широкую улицу, мощеную камнями, которые в незапамятные времена добывали на дне древней речушки. Эта улица была метров сто длиной, не больше, и называлась Проезд Кильота. Почему ее именовали проездом — не знаю, улица была как улица, ничуть не хуже других, и прямо-таки забитая магазинами, кафе и ресторанами, которые бурлили с самого захода солнца и далеко за полночь. Но ведь питейными заведениями всякого пошиба сыт не будешь, и вот на тротуарах и прямо на мостовой понастроили всевозможных ларьков и киосков, где продавали фрукты, жареную рыбу, колбасу, сладости, прохладительные напитки и даже книги. Продавцы в грязных передниках тут же лепили свои пирожки, жарили и подогревали рыбу и на все голоса зазывали покупателей. Вечером, после захода солнца, тянулись по этой улице к своим очагам сотни людей. Улица эта взбиралась на холм, густо застроенный домами; потом, сбежав ненадолго вниз, опять ползла вверх, на другой холм; здесь тоже селился в избытке рабочий люд. Случалось, конечно, что, устояв перед искушениями, рабочий добирался до дома, не заглянув ни в один из ресторанчиков. Но немногие могли похвастаться, что благополучно дошли до угла, где проезд поворачивал и вливался в другую улицу. Немногие могли похвастаться, что устояли перед искушениями, которые им предлагали бары и пивные, — тут тебе и пианолы, залепленные соблазнительными картинками: восход и заход солнца, и луна, и звезды, и водопады, и плавающие лебеди, и бледные кабальеро, и влюбленные сеньориты; тут тебе и бесконечные батареи бутылок, в которых искрится пронизанное электрическим светом красное вино и розовая чача; тут тебе и официантки в наколках и белоснежных передниках, которые снисходительны к клиентам, не гнушаются рюмкой вина, а при случае и любовью. И потом, кто же откажется от кружки пива, глотка чачи или вина да от рюмки водки? Никто.

— Заглянем, друг, не упрямься; один глоточек, дом не убежит.

— Верно, да жена больна.

— Ну и что? Умрет она, что ли, если придешь на полчаса позже?

— Вот несу ей лекарство.

Так перед сном примет. Смотри, а вот Марикита, твоя симпатия.

— Милашка, правда?.

— Наконец! Чего пропали? Как дела-то?

— Да так себе, все по вас скучал.

— Бросьте. Что вам принести? — спрашивала она, вытирая стол. — Чача сегодня — пальчики оближешь, чистейший виноград. Может, двойную?

— Конечно, двойную. Два литра. Чтоб распробовать. Нет, сначала вы, Марикита, а то еще отравите. Ваше здоровье!

Вот идешь вдоль витрин и заглядываешь в бесконечные ресторанчики с деревянными стойками и барами, с морем света и множеством столов — так и тянет тебя войти внутрь и устроиться поудобнее, так и сидел бы там до утра, потягивая янтарное вино, так бы не выходил день, два, неделю, месяц и глушил себя, заливая, нескончаемыми потоками вина, чачи, пива, водки, да набивал бы живот луком в маринаде, бутербродами и заливным из свиных ножек, украшенным тоненькими кружочками лука и густо приправленным индейским перцем — уж не пожалейте, не поскупитесь на перец, это очень полезно для печени. А этот, видно, отсидел свое, вываливается из пивной с мрачным, зловещим лицом откровенного убийцы — денег не хватило упиться до чертиков. Или смотришь, вылезает буйная орда икающих жеребцов. Одного выворачивает наизнанку прямо на жаровню, на которой уже в сотый раз разогревает свою жареную рыбу уличный торговец, а тот ворчит: «Вы же мне весь товар перепортите, сеньор!» Другой мочится целой бочкой пива. Или вон тот: пустой взгляд (где это он, куда идет, зачем?), брюки расстегнуты, рубаха наружу — совсем готов. Еще один застыл на углу — стоит с важным видом и глубокомысленно, устремив взгляд в землю, решает какую-то важную проблему. Несколько парней до того увлеклись, угощая друг друга тумаками, что налетели на прилавок с колбасой и перевернули корзину с грушами.

— Ишь, хулиганье! Другого места не нашли!

В субботу здесь не протолкнуться: в пивных — полно, на улицах — полно; одни куда-то спешат, другие кого-то ждут — приятеля, возлюбленную, случайного собутыльника.

Сегодня, правда, вечер не субботний, но здесь и во всякие вечера порядочно народу. Как и следовало ожидать, отвоевавшись, разбив положенное число фонарей, поломав и перевернув трамвайные вагоны и накричавшись до хрипоты: «Да здравствует!» и «Долой!», многие бунтари заявились сюда, чтобы охладить разбушевавшиеся за день страсти. День был необычный, боевой, непохожий на будни, когда ничего не видишь, кроме работы. Как же не отпраздновать такое событие? Жажда меня замучила, и не худо бы пропустить кружечку пива, а еще лучше — стаканчик чачи. Бутерброды есть? Дайте один с ветчиной и другой с сыром. Да, конечно, с перчиком. Сесть за столик — дело немудреное, а вот выбраться оттуда — это потруднее, если только ты не порастряс все деньги или назюзюкался до того, что тебя на руках вынесут на улицу. Впрочем, мы здесь все свои, и я при деньгах, так что прошу, друг. Может, гнушаешься? Еще по двойной, и баста. А недурно мы сегодня поразмялись, верно? Жирный, надутый хозяин заведения в белом колпаке и несколько вертлявых пареньков едва успевали наполнять стаканы пивом, вином, чачей, пуншем, едва успевали готовить бутерброды и салаты, которые клиенты тут же поглощали с молниеносной быстротой. Першило в горле, ело глаза от острого, раздражающего запаха уксуса, который вырывался на улицу и зазывал, приманивал все новых и новых посетителей. Слышались звуки музыки, мужской говор, голоса подавальщиц, и все это тонуло в густом табачном дыму; и окурки на полу, и плевки, и шляпы — тоже на полу, и опилки, и куски хлеба, и колбасная кожура, и какая-то крохотная лохматая собачонка бродит между столами. То и дело на улице или за соседним столиком вспыхивала ссора, гремели разгоряченные, пьяные голоса. Мельтеша изодранными, залитыми вином и кровью рубахами, драчуны что-то орали беззубыми ртами и выкатывали на собеседника оплывшие глаза.

— Дай ему как следует!

— Оставьте! Сами разберутся.

Разгоряченные бурными событиями дня и вдобавок вином, они пулей вылетали из пивных и шли напролом, круша все на своем пути и изрыгая хулу и проклятия. Еще чего надумали, чертовы полицейские! Долой! Смерть палачам! На каждом углу стоял непременный постовой. Он забирал только самых отъявленных хулиганов, драчунов, дебоширов, которые ломали и крушили хрупкие сооружения уличных торговцев; а то проводит забияку до соседнего квартала и заботливо объяснит, как пройти:

— Вот туда, прямо. И чтоб я тебя здесь больше не видел.

— Слушаюсь, сержант, — ласково и заискивающе бормочет пьяница.

Чувство вины побуждало его льстиво повысить полицейского в чине.

Бывало, сам карабинер идет с дежурства, насосавшись, как бурдюк. Народ обычно не скупился на угощение:

— Поди-ка сюда, капрал, — икает какой-нибудь пьяница, — давай пропустим по рюмочке.

Полицейский осторожно оглянется по сторонам, нервно потеребит ус и сдастся: «А, будь что будет!» — и вмиг вылакает четвертинку или пол-литра. Встретит приятелей и, смотришь, разжаловали или на сутки в карцер.