Всё сложно - Юлия Краковская

– Ты пришел накуренный или выходил и курил траву во время рабочего дня?

– Да нет же, клянусь тебе.

– Ну не знаю тогда.

Когда я вернулась с работы, он прислал мне эсэмэс, что его уволили.

Он пришел домой очень растерянный, и мне даже стало его жалко. Правда, после увольнения Жоффруа решил, что он теперь в депрессии, и больше даже не пытался вести себя как нормальный человек. Нужно было что-то делать, и я все же решила обратиться к психологу Карин. Мы пришли к ней втроем, потому что нам не с кем было оставить Роми.

Жоффруа начал жаловаться на то, что Роми плохая, что все его проблемы в жизни из-за нее, а эта дура психолог сидела и хлопала глазами, повторяя:

– Mais oui, дети должны спать по ночам, слушаться взрослых, и им нужно ставить границы.

Мы стали обсуждать ссору из-за того, что он решил позвать Эву, не спросив меня, а потом обвинил меня в том, что я недостаточно вкладываюсь в его дочерей. Возможно, он ждал, что я буду еще и платить за него алименты, я не знаю. И тут он заявил:

– Я вовсе не хотел сказать, что она приедет, я сказал, что она приехала бы, это ты просто плохо понимаешь французский!

– Тогда зачем же ты затеял ссору, если видел, что я тебя неправильно поняла?

Он промолчал. Потом мы обсуждали недавний случай, когда, как он заявил, Роми дала ему пощечину. А вот что вышло. В Израиле он часто играл с Роми в зомби, но это было не так, чтобы она боялась, а просто смешно. В этот раз, когда она попросила поиграть в зомби, он скорчил реально страшную рожу и пошел на нее. Она сказала, что боится, и попросила, чтобы он перестал. Я тоже сказала, чтобы он прекратил пугать ребенка, но он продолжал к ней приближаться, и тогда она инстинктивно дала ему пощечину. Он немедленно разобиделся. Я сказала, что мне очень жаль, но не нужно было пугать ее, и мы обе просили его прекратить.

Психолог эта снова глупо похлопала глазами и начала тоже объяснять, что, видимо, ребенок не нарочно, а так получилось. В конце концов мне это надоело, и я спросила Жоффруа, нет ли, по его мнению, других проблем в нашей семье. Не думает ли он, что мне надоело его содержать, не считает ли он своим долгом делать хоть что-то по дому, не хочет ли перестать обкуриваться, да еще брать мою машину без спроса и вместе с ребенком ехать покупать себе за мои деньги траву? Он молчал как пень, психолог тоже. Больше мы к психологу не ходили.

К этому времени я уже перестала стесняться и честно говорила родителям и подругам в Израиле, что дела совсем плохи и я больше не могу его терпеть. Пик всего этого дерьма пришелся на Новый год. В Рождество, на которое мне наплевать, конечно, мы устроили у себя ужин. У нас была очень красивая живая елка, купленная впервые за мою взрослую жизнь. До этого мы с Роми с восторгом выбирали самые изысканные елочные игрушки. Такие красивые и сказочные, что даже не верилось. Мы позвали Гая, он почему-то был один дома без своей подруги. Дети были с Карин в Марселе у ее матери и должны были вернуться к Новому году.

Ужин получился не очень веселым, но хотя бы был Гай. Роми, правда, радовалась. Я купила ей настоящие фигурные коньки, о которых она давно мечтала, и положила под елку. Ханука в тот год выпала прямо на Рождество, и Роми зажигала ханукальные свечи, связавшись со своим отцом по скайпу.

Наутро мы поехали в Пале-Рояль на Елисейских По лях кататься на коньках. Роми была счастлива, а я – совсем нет. В отличие от меня, Роми обладает прекрасным даром всегда радоваться и находить хорошее даже в плохом.

Самое обидное, что я взяла отпуск на первую неделю новогодних каникул и очень хотела отдохнуть. Я ведь не была в отпуске уже несколько лет подряд. Но вместо отдыха мне приходилось проводить время в компании какого-то злобного идиота, и компания эта тяготила меня все больше. Мы ездили в Париж, чтобы подняться на Эйфелеву башню, и он снова увязался за нами. При этом все время был, как обычно, мрачнее тучи. Мы за каким-то чертом простояли почти весь световой день в очереди, чтобы подняться на эту, будь она неладна, башню, замерзли до слез, а Жоффруа презрительно смотрел на нас, фыркал и не говорил ни слова. Когда я спросила его, зачем же он с нами поехал и ездит все время, если мы его так раздражаем, он заявил, что так можно сделать отличные фотографии. Фотографиями своими он занимался бесконечно, и они, действительно, были очень хороши. Но я не собиралась оплачивать его творчество своими деньгами и нервами.

А денег, кстати, все время не хватало, что было довольно странно. Даже на троих, особенно если не делать глупостей, их вроде бы должно было хватать. Помню, за неделю до Рождества мы отвезли Роми в Марэ на встречу с ее семьей – они как раз приехали в Париж, – а сами пошли прогуляться. Настроение у Жоффруа снова было плохое, на этот раз я была виновата в том, что во Франции бывает зима и плохая погода. Оказалось, что это я его сюда притащила, и вообще – все женщины тащат его куда-то, куда он совсем не хочет.

Потом мы зашли в торговый центр, и он забежал в первый попавшийся дорогой магазин и на все деньги, которые ему заплатили за работу в кафе, купил себе дорогущую зимнюю куртку и какой-то гаджет для фотоаппарата. Таким образом, денег на подарок на Новый год мне и его дочке Эве, не говоря уже о Роми, не осталось. Не осталось и просто на еду, и мы доедали последние макароны, оставшиеся в доме. Когда я получила зарплату, он сразу же потребовал оплатить его рождественский подарок, а мне, естественно, ничего не подарил.

Близился Новый год. В конце каждого года я обычно подвожу его итоги и пишу их в социальных сетях. Надо признать, что из года в год они очень похожи – нашла работу, потеряла работу; повстречалась с мужчиной, рассталась с мужчиной; переехала в новую квартиру или не переезжала. И так каждый раз. В этом году я даже не позволяла себе думать ни о чем таком. Я по-прежнему не считала, что переезд во Францию был ошибкой, я была уверена, что так было нужно. Мне, несмотря ни на что, было понятно, что я поступила правильно, и совершенно не хотелось возвращаться в Израиль.

Я очень ждала Нового года. В Израиле этот праздник – камень преткновения. Русские с каким-то почти религиозным упорством сохранили его для себя. Об этом очень много написано, да это и понятно. Ведь для советских людей Новый год был единственным праздником, который можно было почувствовать: город был украшен, пусть даже убогими, разноцветными лампочками; в пустых серых витринах магазинов появлялись кособокие елочки, посыпанные ватой, – и в этом все равно было что-то сказочное, что-то человеческое и не кастрированное красными знаменами и словами: «слава», «съезд», «кпсс», «леонидильич». Это был островок чистой радости в серой, неестественной тоске. В Израиле мы столкнулись с подобным же, но жарким, восточным, крикливым и грязным. Истории про Авраама, Ицхака и товарищей лично на меня наводили такую же тоску и были так же беспросветно лишены жизни и сексуальности, как политика партии и какой-то там съезд КПСС. Но людям же нужно хоть чему-то радоваться. Израильтяне спрашивали нас:

– Неужели вас так радует, что на календаре меняется год? Это же просто написано в календаре и все, к тому же христианском, а мы – не христиане, если вдруг кто забыл.