Заградотряд. "Велика Россия – а отступать некуда!" - Сергей Михеенков

– Ну, что, небось деваха снилась?

– Деваха.

– В штаны не труханул?

– Да нет вроде, – усмехнулся Петров грубой солдатской шутке.

– А мне, представляешь, ни разу не приснилась. Хоть бы одна…

После полудня их роту сняли с позиции и переправили за Оку. Во время переправы налетела пара «мессершмитов» и обстреляла паром. Побило лошадей у артиллеристов. Две пули достались ефрейтору Коновалову. Одна попала под ключицу, другая в голову, на сантиметр повыше лба. Коновалов умер мгновенно. На пароме они стояли рядом. Кто-то из стариков, которых в роте называли «папашами», сказал, укладывая на плоту тело убитого:

– Нестрашная смерть. Хорошая. Испугаться не успел. Дай бог такую…

Те небогатые знания, которые Петров получил во время прохождения курса молодого бойца в Алабине месяц назад, мгновенно подсказали ему, что нужно делать. Прыжок в сторону или назад вряд ли бы спас его. Добежать до ближайшей ракиты он вряд ли успеет. Вот и все. Связка гранат, одна противопехотная штоковая и две «лимонки» – это довольно сильный взрыв. Взрывная волна, осколки… Колышкин… Черт бы тебя побрал с твоим трофейным шнапсом! Пьяница ты проклятый! Чертов коротышка! До люка не мог достать…

Петров схватил связку за длинную ручку и, понимая, что ему может не хватить всего одного мгновения, машинально сунул ее в черный зев башенного люка.

Когда после затяжного взрыва, который разломил танк на несколько частей, они, посеченные мелкими осколками, прибежали к речке и упали возле кладей отдохнуть и отдышаться, бронебойщик толкнул его в бок и сказал:

– А ты, Калуга, парень ходовой. Как на гармони сыграл! Выпить хочешь?

– Пошел ты!

– А я выпью.

Петров слушал, как, прорываясь сквозь вибрирующий звон легкой контузии, булькало над самым ухом, и ему вдруг тоже захотелось выпить водки. Звон в ушах не проходил, наоборот, он нарастал, и казалось, вот-вот он настигнет их и накроет новой волной осколков. Он закрыл ладонями уши и прижался к земле.

– Не ссы, Калуга, это скоро пройдет. Тебя сильно задело? У меня вон вся шинель снизу… – Бронебойщик хрипло засмеялся. – Я думал, накрылась моя медаль. И на хрена она мне?

Петрову еще сильнее захотелось выпить. Иначе, почувствовал он, слезы вот-вот хлынут и задушат его.

– Дай сюда! – И он вырвал из рук бронебойщика обшитую материей трофейную фляжку.

– Выпей, выпей, Калуга. Что будем докладывать ротному?

– Что, боишься, обещанную медаль не получишь? – Петров отдышался и снова глотнул.

– Да нет, – уже спокойно ответил Колышкин. – Представляешь, Калуга, ты только что две жизни спас. Давай за это и выпьем.

Выпили и за спасение своих жизней. Колышкин привстал, посмотрел через ольховые заросли. Танк полыхал бурым огнем, торопливо пожирая все, что могло гореть, и отсветы пожара трепетали над их головами на стволах ольх, которые сейчас казались бронзовыми, на резко очерченных скулах бронебойщика и заляпанной грязью каске.

– Горит, – засмеялся он с привычной хрипотцой. – Радуйся – твоя работа. Ты винтовку не потерял?

– Нет. – И Петров ощупал прицел и затвор. Все оказалось на месте. Прицел был надежно зачехлен.

– Считай, что это мой тебе подарок. Теперь я твой должник по гроб жизни. – И Колышкин обнял Петрова. – Ты, видать, еще и неженатый. Вам, молодым, легко на войне. Знаешь, как бы я сейчас воевал, если бы один был! А у меня двое детей в Туле. Ну, не в самой Туле. Есть под Тулой такое село – Ново-Басово. Вот оттуда я родом. И там семья моя живет. Жена и двое сыновей. Мать с отцом в Туле. Не знаю, может, и там уже немец хозяйничает. Я, когда на фронт пошел, просил, чтобы меня туда, под Плавск, направили. Попал сюда.

Петрова подмывало спросить младшего сержанта, как он, при таком незавидном росте, угодил в бронебойщики, но вовремя успокоил себя. Злость на Колышкина, который чуть не угробил их своим неловким броском связки гранат, уже перекипела. К тому же на плече висел трофейный «маузер», подаренный младшим сержантом. И не просто «маузер», а с оптическим прицелом. Правда, он его еще не успел осмотреть – цел ли.

Уже на своем берегу Колышкин вдруг спохватился:

– У тебя есть граната?

У Петрова была одна граната, но он ее берег и отдавать не хотел.

– Не жмись, Калуга, у меня в окопе три штуки лежат. Поделюсь по-братски. Клади бы надо заминировать.

Бронебойщик вытащил из кармана моток телефонного провода и кусачки. Где он все это раздобыл, оставалось только догадываться. Не зря в танке шарил. Один конец провода он привязал к стойке, на которой держалась жердь перил, другую – к кольцу Ф-1. Потом осторожно разогнул усики.

– Не забыть только нашим сказать. А то ночью попрутся за трофеями…

Они вернулись в полупустую траншею. Первый и третий взводы уже ушли в тыл. А старшина Звягин рассредоточил своих людей по всей ширине обороны роты и, хмурый, сидел на НП командира роты и курил горький самосад, не совсем просушенный, должно быть, раздобытый в деревне.

– Никанорыч, а где командир роты? – уже догадываясь о том, что они слишком долго вели разведку за Боровной, спросил бронебойщик старшину Звягина.

Звягин и Колышкин – земляки. И не просто земляки, а из одного села, оба новобасовские туляки, гармонники, и вдобавок ко всему еще и какая-то дальняя родня.

– Мотовилов роту увел на новые позиции.

– А ты ж чего тут?

– Мой взвод в заслоне. Первый эшелон. – Старшина Зыбин хорошенько затянулся и протянул «сорок» Клышкину. – На-ка вот, затянись. Небось опять около смерти походил.

Бронебойщик взял порядочный остаток самокрутки, такой оставляют только боевому товарищу да земляку, потянул и раз, и другой, окутывая пеленами табачного дыма и свое исхудавшее еще сильнее лицо с заострившимися скулами, и высоко поднятые плечи, и каску, забрызганную грязью. После боя они еще не виделись и не разговаривали.

– Гляжу, осунулся и ты, Никанорыч. Убитых-то в твоей бригаде много?

– Двое. Молодые. – Старшина Звягин покачал головой. – Легко тебе, только за свою голову печаль. А у меня вон полвзвода таких, кто в первый раз из винтовки стрелял.

– Пообвыкнутся. Ты только побереги их, на первых-то порах, под пули особо не суй.

– Не суй… Кого-то ж надо.

– Нас, стариков.

– У стариков дети.

– Мы все же малость уже пожили.

– Пожили…

– Так кому мне докладывать? Что ротный сказал?

– Мне и докладывай. Я ж должен знать, что там деется, за речкой. А потом Мотовилову доложишь.

Петров сидел неподалеку на гранатном ящике. Он слушал разговор двух земляков и переобувался. Никак не получалось у него правильно наматывать портянки. Как бы он ни старался, а правую ногу через час-другой ходьбы начинало то на пятке, то на носке, то еще где-нибудь тереть и надавливать. Натруженные ноги нехорошо пахли кислым, с примесью застоялого сапожного духа. Петров пошевелил пальцами. Холодные, как лед, дождинки приятно прокалывали гудящие от усталости ступни. С минуту он сидел так, дав ногам простор и дыхание. Потом подмотал портянку и сунул ногу сперва в левый сапог. Когда начал обувать правый, услышал, как забранился старшина. Не сразу и понял, что – на него.