Заградотряд. "Велика Россия – а отступать некуда!" - Сергей Михеенков

Они поздоровались за руку, как старые приятели. Петров зачем-то сказал:

– А я думал, что вас уже отправили в тыл.

– В тыл? Почему?

– Потому что приказ такой есть. Всех ученых, ценных для государства людей вашего возраста демобилизовать и направить по прежнему месту работы или службы.

На это профессор Хаустов ему ответил:

– Вы, конечно, тоже считаете, что война – удел молодых. Ну да, ну да… Дайте мне армию пятнадцатилетних, и я завоюю весь мир! Только вряд ли Наполеон так думал, а уж, тем более, когда-либо произносил эти слова.

Они отступали по проселочным дорогам. Полк тащил обозы, уцелевшие орудия и минометы. Старались держаться лесов. Перед Тарусой батальоны начали окапываться. В первый раз за несколько суток они спокойно переночевали в окопах. Еще стояло тепло. Затянувшееся бабье лето словно торопилось избавиться от последнего тепла.

Сердобольный и чувствительный к чужой беде Брыкин, узнав, что Петров родом из Калуги и что там остались его родители и младший брат, однажды подсел к нему и сказал:

– А ты, сынок, значит, калужский будешь?

– Да, из Подзавалья.

– Из Подзавалья? Такой деревни не знаю. Не слыхал.

– Это не деревня. Это и есть Калуга. Район так называется. Как в Москве, к примеру, Арбат или Лужники.

– Понятно. Проходили мы Калугу. Стреканули оттуда – подавай бог ноги. Мы-то разбитые шли, никуда не гожие. А гвардейцы окопы по берегу Оки копали. Так мы через них и шли.

– Берег Оки – это и есть Подзавалье.

– Ну вот. Значит, я твою родину повидал.

– Наш дом недалеко от соснового бора. Из окон реку видно.

– Хороший город. Только теперя там немец. Не удержали их и гвардейцы.[16]Теперь вот Тарусу сдавать будем. Ты скажи, какая тут земля противная! – вдруг осерчал Брыкин. – Глина и глина. В такой ежли зароют…

Петров и сам знал, что Калуга сдана, что там несколько дней уже немцы. Отец должен был эвакуироваться вместе с заводом. Но как он оставит мать и Игорька? А может, тоже ушел в ополчение? Или призвали. Ведь отцу только сорок один год. А Брыкину вон под пятьдесят. Глеб Борисович еще старше. Мысль о том, что в его родной Калуге сейчас немцы, охватывала Петрова тяжелыми приступами. Они мучили его и душили бессильной злобой еще на марше. То там, то здесь он слышал: «Калуга», «сдали», «Калуга», «Калуга»… Наверное, оттого, что в отрытой ячейке Петров почувствовал себя наконец-то в желанном одиночестве, что пожилой боец так сочувственно сказал ему о его родном городе, он уткнулся потным лбом в холодную глину окопа и тихо, чтобы никто не заметил, заплакал. Плакал он так, как мужчины не должны плакать. Но слезы текли, казалось, из самых глубоких родников души. Как их остановишь?

В тот же день начали искать добровольцев в разведку. Он вызвался сразу, не раздумывая. Нужно было переломить себя. Свою жалость. Свой страх. Чему быть – того не миновать, решил он и шагнул в шеренгу добровольцев.

Разведку набирал сержант Плотников. Коренастый, всегда веселый, в пробитой на затылке каске, которую не снимал даже в траншее. Пробоина в каске ему не мешала. Похоже, носил он ее вместо ордена.

– Ты, Петров, вроде из студентов? Немецкий язык знаешь?

– Немного знаю.

– Поймешь, что они говорят, если подползем метров на двадцать?

– Может, не все, но в общих чертах пойму.

– Как-то неопределенно ты, Петров, на конкретный вопрос отвечаешь. Учти, разведка – это «да» или «нет», между которыми может пролететь только одна пуля, и та может оказаться твоей. Так что реакция должна быть мгновенной. Ты, наверное, на философском факультете учился?

– Нет, на историческом.

– Какой курс?

– Третий. – Петров снова замялся. – Два окончил, а третий…

– Значит, два курса истфака. Недурственно! Значит, немецкий должен знать хорошо. Портянки в порядке? Без дырок?

– А при чем тут портянки?

– А при том, что если портянки изношены и ноги сильно потеют, то ты на первом же километре захромаешь, как кляча со сбитым копытом. А ну-ка, снимай сапоги.

– Отставить! – К разведчикам подошел младший политрук Бурман. – Боец Петров, выйти из строя! Шагом марш во взвод!

Петров вышел из строя. Замер, прижав к бедру винтовку. Но во взвод не пошел.

– Товарищ младший политрук, мне приказано набрать группу для проведения разведки. Приказ командира роты. На каком основании…

– Вы, Плотников, должны знать, что бойцов, семьи которых находятся на территории, так сказать, временно оккупированной врагом, в разведку, тем более через линию фронта, посылать нельзя. Или вы не ознакомлены с инструкцией?

– Так нет же там, куда мы идем, никакой линии фронта.

– Давайте, товарищ сержант, не будем пререкаться со старшими по званию. Или есть какая-то неясность в моих требованиях?

– Да нет, все ясно. Но мне в разведгруппе нужен человек со знанием немецкого языка.

– Поищите в других взводах. – И Бурман быстро зашагал в сторону батальонного ПН.

Плотников что-то зло сказал про себя и посмотрел на Петрова, как будто и тот был в чем-то виноват:

– Слыхал?

Петров кивнул.

– Только я не понимаю сути. Если мои родители в Калуге, то я теперь, что, неполноценный боец Красной Армии?

– Да не в этом дело. Ладно, иди пока во взвод. Я с ротным переговорю.

Вот такая неприятная история произошла под Тарусой неделю назад. Разведгруппа сержанта Плотникова в тот день удачно провела поиск. Вернулись не просто с «языком», а на немецком грузовике, с документами, захваченными в нем. Ротный наградил Плотникова автоматом «ППД». Сгоряча отдал свой. Если бы, думал Петров, в разведку пошел и он, то тоже смог бы отличиться. Но что поделаешь, в армии нужно уметь подчиняться, тем более если существует такая инструкция. И что это за инструкция, которая переводила его, добросовестного красноармейца, из добровольцев-ополченцев в некий особый второсортный разряд людей, которым нельзя доверять.

В ту ночь они спали в теплых окопах. Утром ему нужно было заступать на дежурство возле одиночного орудия ПТО, выдвинутого к дороге на прямую наводку. Он проснулся за несколько минут до своей смены, посмотрел на часы и решил поспать еще минут пять или хотя бы две. И в эти последние мгновения перед заступлением на пост, когда ему казалось, что он и не спал вовсе, ему приснился сон.

Он вздрогнул так, что винтовка выскользнула из рук. Открыл глаза: над окопом на корточках сидел ефрейтор Коновалов и, улыбаясь, внимательно следил за ним: