Половецкие пляски - Дарья Симонова

— Пойдем, что ли, по кофейку вдарим, — уютно вздохнул Толик. — Осень лучше коротать на теплой кухне и наедать защечные мешки…

Спать Елизавете Юрьевне совсем расхотелось, только мелкое дрожание в теле и сердце, странно перекатывающееся в груди наподобие леденца во рту, напоминали о недосыпе. Лиза отчего-то развеселилась, пока Толик колдовал над джезвой.

— Толик, а Толик… Так мне у тебя славно. Хочешь убийственную новость? Я не прочь у тебя пожить. Тебе ж скучно одному, да и квартирка тебе великовата. Давай я тебя буду веселить, а? Как ты?

Толик задумался и вдруг серьезно спросил:

— Ты что, замуж за меня хочешь?

— Нет, дурашка, просто пожить. А ты води сюда кого хочешь, комнаты две, да еще кухня неплохая… я ж как сверчок — могу жить на кухне.

— Я думал, ты меня полюбила… — услышала Лиза обиженное бурчание после «мейерхольдовской» паузы. Толик повернул рычажок, газ хлопнул, и воздух до того наполнился кофейным духом, что казалось — даже покоричневел. Да, конченый я, видно, тип. Ни одна женщина за меня замуж не хочет.

Лиза не удержалась от хохота. Если б можно было себе представить кудрявого и обиженного поросенка, то он бы походил на нынешнего Толю. До того он был обескураженным, ноздревато-курносым и на удивление тщательно выбритым.

— Ты что же, изменил своему обету безбрачия? А говорил, мол, больше женщину в свое гнездо не пустишь…

— Я ведь о другом. Я-то не пущу, конечно. Но должна в этом мире найтись хоть одна дурочка, которая хотела бы меня окрутить. Или хотя бы ронять скупую девичью слезу на мою одутловатую харю.

— А как же дочь Натальи Палны?

— Кто?.. А, бог мой, ну это не считается. Это все Натальины козни. Это ж она хочет, а не Лялька. Лялька на меня плевать хотела. Да и взаимно, — вдруг обиженно заключил Толик.

— Зачем же тогда Наталья хотела вас поженить?

— Злая шутка. А Наташа из тех, кто умеет шутить всерьез. Заключать всякие безумные пари, разыгрывать… Я когда-то сильно на ней завис. Застрял, можно сказать, между пышными грудями.

— Ты любил Наталью Палну?! — изумилась Лиза.

— Да. А что? Пална из тех, на кого неизбежно упадет глаз. Но она привлекает… хм, скажем так, не экстерьером, а каким-то гибельным азартом игры. Ну как царица Тамара или Клеопатра. И думаешь: пронесет — не пронесет…

— Тебя пронесло?

— Да как сказать. Ком си, ком са. В тюрьму не попал. Но потерял, конечно, кое-что. Да и бог с ним — даже ворошить это не хочу.

— А при чем тут тюрьма? Ты что, влез в какие-то деньги?

Толик улыбнулся:

— Вот уж точнее не скажешь — «влез в деньги». По самые, извиняюсь, яйца. Так, что рисковал не вылезти. Не буду я тебе ничего рассказывать… с Наташей невозможно куда-нибудь не влезть. Но это уже все — преданья старины глубокой. А дочку свою она мне предложила как… руку помощи, что ли. Чтобы мне с долгами расквитаться. Деньги мне просто так давать — с какой стати. А так — вроде зять. Все это, разумеется, фиктивно. Я бы, как гувернер, свозил Лялика куда-нибудь в Европу, присмотрел бы за ней там, получил бы свой гонорар «за труды», и через годик мы бы мирно разошлись. У Наташи своя этика. Ладно, чего-то у меня язык развязался…

— А статуэтку ты зачем тогда стащил?

— М-да. Хватает у тебя ума задавать такие вопросы. Я, думаешь, знаю, зачем?! Я ж ни черта не помню…

— Понятно. Я сейчас подумала…

— Поменьше думай, мой тебе совет. И вообще — не сыпь мне соль на мои маленькие ранки. Мне и так стыдно.

Беседу вдруг прервал требовательный телефонный писк. На удивление и совершенно некстати прорезалась Соня. «Наташа сказала, что вы здесь…» — зачем-то поспешно оправдалась она.

Соня, оказывается, выдумала пикник, созвала приятную компанию, а заключительным аккордом подразумевались Лиза с Ритой. Как видно, Соня в очередной раз отмечала «день независимости» от второй половины. Можно было легко предположить, что сие приглашение — только прелюдия к чему-то иному, и самое неприятное, что Елизавета не догадывалась к чему. Соня тем временем неуклюже извинялась за сегодняшний холодный прием и что, мол, «все хорошо, что хорошо кончается», и пусть Ритка на нее не обижается и пусть живет у нее, во второй комнате, сколько ей нужно. Другое дело — наболевшая тема… Соня просит больше ее не затрагивать, ибо она не вполне доверяет… Проще говоря, сифилис Риты мог не иметь никакого отношения к Вениамину, а уж к Кате тем более… А Маргарита у нас человек импульсивный, и мало ли что с ней могло случиться в Орлином, кто ж не помнит, какие там творились безобразия…

Тут Елизавета собралась с духом и впервые послала знакомого и не вполне ей отвратительного человека в окрестности популярного и емкого словечка. Не то чтобы она никогда не произносила этой идиомы вслух, а тем более про себя. Но все-таки она редко позволяла так расслабиться своему речевому аппарату. Выходит — зря. Теперь же, облегчив душу, Лиза без всякого раскаяния бросила трубку. Толик удивленно-вопросительно воззрился на нее, ожидая объяснений. Но Лиза ничего объяснять не стала. Она забралась в тяжелое продавленное кресло, укрылась пыльным покрывалом, скрывавшим прорехи в обивке, и изрекла: «Наконец-то я научилась громко материться!»

Потом она смутно помнила робкие предложения Толика раздеться и лечь по-человечески. Но Елизавета Юрьевна, уже пустившая сонную слюнку, отвергла мещанский комфорт. Более того — перед окончательным отплытием к Морфею Лиза обреченно решила: никому нельзя верить, буду заново обретать девственность, обойдусь без мужчин. Очевидно, Лиза несправедливо злилась на Толика за напрасную обходительность. Долгий утомительный день сошел в забытье…

Воды утекло не то чтобы много, но одни набойки отлетели, а новые ботинки куплены так и не были. Монашеская жизнь не удалась, хотя казалась Елизавете столь возможной…

«Какой он, однако, упитанный, но компактный», — размышляла Лиза о прилипшем к ней Юнисе. Они почивали на половинке дивана, навсегда утратившего свою двухместность, но не потерявшего упругость. «Сейчас из кухни донесется запах жареной докторской колбасы, из соседней комнаты — зуд электрической бритвы и прогноз погоды. Сейчас квартира, полная заведомых недругов, зашевелится, как огромный шестипалый Шива в танце, и для людей-муравьев начнется новый день — очередной стремительный шажок в бесславие. В пустоту. О, только не об этом. Пустота — великий общий знаменатель, он, быть может, всех помирит — плебеев и патрициев, как за любым окном — одно и то же небо. Небо тоже пустое, но со смыслом. Небо, оно же Бог…»

Они с Юнисом, разумеется, не спали, и Юнис уже не улыбался. Он наулыбался до этого. Он уже серьезно:

— А почему ты меня не боишься? Я, может быть, извращенец или заразный…

— Я боюсь «вообще». А бояться в частности — кишка тонка. Иногда просто лень бояться…