Опаленные войной - Богдан Сушинский

Решив, что судьба этого боя не должна волновать его, Гордаш добрался до деревни, заглянув к своей родственнице, взял оставленную у нее статуэтку «Марии-мученицы», или, как он ее еще называл, — «Святую Деву Марию Подольскую», и отправился на поиски дота, в котором, как ему сообщили, выпало служить медсестре Марии Кристич.

Свидание оказалось коротким и… неприветливым. Но все же он нашел ее, увидел, отдал этот дорогой — по крайней мере, для него самого — подарок. Так чего ему, оказавшемуся в самом центре ада, еще желать?

Что сбылось, то сбылось: он повидал Марию Кристич, передал ей статуэтку и теперь, сидя у подножия каменного креста, спокойно наблюдал, как майор формирует группу. Он понимал, что комбат посылает этих людей на гибель. Как и старший сержант, он не верил в то, что кто-либо из этих бойцов сможет уцелеть и разыскать потом батальон. Да только что он, беглый семинарист и несостоявшийся топограф, мог изменить на этой «смертной дороге»?

Из последней вылазки за трофеями Гранишин вернулся, неся на спине вконец обессилевшего, мокрого человека. В перепачканной речным илом одежде трудно было распознать комсоставовскую гимнастерку, да к ней сейчас никто особо и не приглядывался.

— Кто такой? — успел спросить Громов, пока старшина и Каравайный принимали спасенного, чтобы занести в дот, к раскрасневшейся буржуйке, у которой бойцы сушили бинты и простыни.

— Вот, почти утопленник, — вполголоса сообщил Гранишин, словно боялся разбудить принесенного. — На мелководье. За кусты его зацепило.

— Так уже утопленник, или все еще живой?

— Какой «утопленник»?! — вдруг весьма кстати ожил выловленный. — Какой утопленник, я вас спрашиваю?! — ослабленным командирским басом просипел он уже в предбаннике дота. — Не армия, а похоронная команда. Я — капитан Грошев.

— Но ведь выловил… — вполголоса то ли объяснял, то ли оправдывался Гранишин. — В реке. Это во мне словно голос какой-то… Словно кто приказал: «Иди к реке и спаси там душу неубиенную». Темнота ведь, а пошел. И точно, в кустах, на отмели…

У входа в каземат Гранишин перекрестился и перекрестил нависший над дверью бетонный карниз. Как будто на нем висела только одному ему открывавшаяся икона.

— Тогда слушай еще один «внутренний голос», — невозмутимо проговорил Громов. — Быстро к печи. И не спускать глаз с этого капитана. Если есть оружие — отобрать. С детства не люблю неутопших утопленников.

— Господь с вами, товарищ лейтенант.

— Он всегда с нами, Гранишин. Но и противника без благословения тоже, как видишь, не оставляет. Забросить в «Беркут» своего человека из белоэмигрантов или перебежчиков — для немцев одно удовольствие. Крамарчук…

— Уже понял, комендант. Сейчас мы его вдвоем с Гранишиным отогревать будем.

— И сразу объясни ему, что в любом случае жилец он здесь только до рассвета. При всем нашем хлебосольном гостеприимстве.

— Сам ты пооткровенничать с ним не захочешь, комендант?

— В крайнем случае. А вы по очереди: один отдыхает, один присматривает.

— Уже понял. Как монахини-кармелитки.

Грошев зашел к нему через час. В старой гимнастерке, в изорванных, явно великоватых галифе, в разбитых сапогах.

— Вот, обмундировали твои архаровцы, я вас спрашиваю. Более человеческого обмундирования у тебя, лейтенант, не найдется?

Громов молча осмотрел его, сел и ничего не ответил.

— Нет, значит, — понял капитан. — Господи, как же я предстану перед комдивом, комполка?

— Где ваши бойцы, капитан? Как вы здесь оказались?

— В том-то и дело: где бойцы? Сам хотел бы знать. Там они все, на том берегу. Весь дивизион, — нервно прошелся по КП Грошев. — Давай выйдем отсюда. Гарь, плесень… Хоть отдышусь, пока немцы притихли.

На том берегу действительно все затихло. Зато на этом, на окраинах города и южнее дота, одна за другой взлетали в небо ракеты и по всей огромной излучине долины слышалась стрельба. Вернее, даже не сплошная стрельба, а время от времени возникающая перестрелка, напоминающая беспорядочную охотничью пальбу в ночном лесу.

— Я просил твоих хлопцев, чтобы осмотрели излучину реки, вдруг еще кто-нибудь добрался. Они пошли к реке?

— Нет.

— Почему? Почему не пошли, лейтенант? В Днестр нас бросилось четверо. Может быть, еще хотя бы один…

— Где они будут искать их сейчас? Выплывут — значит выплывут, окопники наши, что у берега дежурят, подберут, помогут. Документы у вас имеются?

— Одни корочки размокшие остались. Сержант твой видел, меня ведь так по реке несло… Трижды с утопленниками «целовался». И что ты думаешь: хватался даже за них. Если бы не бревно, черта добрался бы. Да только лучше было бы на дне остаться. Ни одного бойца не сохранить! Я вас спрашиваю! — Бас капитана куда-то исчез. Покуривая самокрутку, он говорил вяло, с тоской, почти беспрестанно растирая кулаком простуженную грудь. — Боишься, что немцы зашлют к тебе в дот своего «бранденбуржца»?

— Не боюсь, остерегаюсь. Если угодно, сохраняю бдительность. А вам что, приходилось сталкиваться с «бранденбуржцами»?

— И с ними — тоже. Конечно, вам здесь, за рекой, да за нашими спинами… А там, на той стороне, — ад. Там ад был, лейтенант, только кому об этом расскажешь? Кто поверит, я вас спрашиваю?

— У каждого своя война и свой ад. Никаким рассказам-пересказам это не подлежит.

— Тоже верно. А что касается бранденбуржцев… Мне их немцы сразу троих подбросили, не поскупились. Кстати, отсюда шли, из-за реки. Один под нашего лейтенанта подладился. Старшину убило, так он принял командование над новичками из пополнения и привел взвод на передовую, на усиление моего дивизиона. Лейтенант, приведший взвод новичков прямо от военкомата на передовую! Кому бы в голову пришло заподозрить в нем немецкого агента? Двое, что были с ним заодно, вроде из наших, а лейтенант — точно немец. По-немецки говорил, как мы с тобой по-русски. Хоть и с виду чернявый, немцы — они ведь все больше рыжие да белесые.

— Чернявый! — насторожился Громов. — Чуть меньше меня ростом. Прямой, приплюснутый нос, широкий подбородок, жесткое такое выражение лица…

— И улыбка… Улыбка леденящая, — дополнил капитан этот скудный портрет, невольно поднимаясь при этом. — Он что, и здесь побывал, по боевым порядкам вашим прошелся? Когда вы встречались с ним?

— Давненько, почти неделю назад.

— Неделю? Ну да, мы ведь теперь из окружения. В балке в пещерке одной прибрежной прятались. А тогда мы еще фронт держали. В две линии окопов.

— Получается, что вы наткнулись на него еще до операции на мосту, после которой он бежал из плена, — вслух соображал Громов. — Кстати, по реке ушел, вплавь. Говорят, шел как торпеда. О диверсии на мосту слышали?

— Когда немчура переодетой в красноармейское поперла? Слышал, конечно. Так он и там успел?