Опаленные войной - Богдан Сушинский

Именно вмешательство этого капитана как-то сразу выбило Рашковского из седла и заставило поумерить свой пыл.

— Послушайте, я понимаю, что вы старше меня по званию. Но требую, чтобы, вернувшись на позиции, извинились, — вдруг совершенно спокойно сказал Громов, поразив этим и обоих офицеров, и оказавшихся поблизости бойцов. — Если бы вы не подняли людей в эту бессмысленную контратаку, которую мы с капитаном вынуждены были поддержать, мои артиллеристы и пулеметчики основательно проредили бы фашистов еще там, на равнине. По два снаряда на орудие, по паре пулеметных очередей — и все. Тогда можно и в контратаку. А вы со своими трехлинейками пошли на шквал огня. Почти без стрельбы. Парализовав два моих орудия и четыре пулемета. Теперь посмотрите вон туда! Туда посмотрите, на поле боя. Оно зажелтело от гимнастерок, которые никто из лежащих там уже никогда не снимет. Кому нужны были эти жертвы?!

— Ты что: учить меня?! Я водил их в контратаки от самой границы, понял?!

— Именно потому, что вы водили их в такие вот контратаки, граница осталась за сто километров отсюда. А в вашей роте наберется сейчас не более двадцати бойцов.

— Потому что сейчас война. Потому что бой.

— То, что вы сейчас сотворили здесь, это не бой, а бойня, но не для врага, а для своих. Неужели вы не в состоянии сопоставить плотность огня автоматов и трехлинеек? Возьмите винтовку и попробуйте стрелять на ходу, в атаке… А потом возьмите шмайсер…

— А я не желаю брать в руки шмайсер. Это оружие врага, — ухватился за какой-то совершенно идиотский аргумент Рашковский, и лейтенант понял: сейчас начнется демагогия.

— Я сказал: прекратить! — снова вовремя вмешался капитан, но уже более уверенно. — Считаю, что лейтенант прав. В данном случае — прав. Тактика боя, которой нас учили командиры с опытом прошлых войн, в некоторых моментах основательно устарела. Это уже очевидно. И сегодняшний бой убедительно показал это.

Капитан замолчал, и все трое вдруг настороженно осмотрелись. Тишина!.. — вот что насторожило их. Ни воя пикировщиков, ни взрывов, ни даже ружейной пальбы… Лишь на какое-то время они перестали контролировать ситуацию, и теперь с удивлением поняли, что прозевали нечто очень важное для них всех — ощущение победы. Пусть маленькой, временной, но все же очень существенной в их положении. И фашисты на том берегу затихли так, словно отпевали этой тишиной еще одну сотню солдат.

— Да у них там ужин! — вдруг воскликнул капитан Пиков так, словно ему открылся секрет непостижимой военной тайны. — Это же немцы! У них ужин, а они не хотят дразнить нас, чтобы не насорили им в котелки! — возмутился батальонный. И все залегшие рядом с ними бойцы облегченно рассмеялись. Даже Рашковский и тот неуверенно, кисло усмехнулся. — Лейтенант, — продолжил тем временем комбат, — прикажи своим пушкарям… Пусть пожелают им, сволочам, приятного аппетита!

Приказывать Громов ничего не стал. Самим им передышка нужна была сейчас куда больше, чем противнику.

— Спасибо за мужество, товарищ капитан, — сказал Громов еще и из чувства признательности батальонному за поддержку в стычке с Рашковским.

— Вам спасибо, лейтенант, гарнизону дота… что поддержали нас. Вам, старший лейтенант. Благодарю за службу.

— Этот пулемет, с вашего позволения, я возьму себе, — молвил Андрей. — По праву трофея победителя. Кожухарь!

— Кожухарь убит, — скорбно напомнил ему все тот же боец, который стоял теперь возле него с колодками пулеметных патронов в руках.

— Даже так? — помрачнел Андрей. — Неужели действительно убит?

Боец испуганно пожал плечами. Словно в смерти Кожухаря был виновен он сам.

— Сомов, Родановский, Петляков! — Все трое отозвались, и это сразу как-то облегчило душу Громова. — Собрать автоматы, патроны, гранаты и отнести в дот. Автоматные магазины у немцев за голенищами.

— Это еще зачем, лейтенант? — пристыдил Рашковский. — Бойцы должны сражаться своим оружием. Врученным под присягой.

— Бойцы должны сражаться любым оружием. От топора и лука — до артиллерийских орудий и огнеметов. Тем более что очень скоро там, в доте, немецкие автоматы будут единственным нашим спасением. И патроны к ним будем подбирать у трупов фрицев, во время ночных вылазок. Между прочим, вам, товарищи офицеры, тоже советую запастись трофеями и обучить бойцов владеть оружием врага. Замечу, что гранаты у германцев отменные. — Сказав все это, Громов выжидающе взглянул на Рашковского и комбата. Возражений не последовало. — Всем бойцам гарнизона осмотреть поле боя! — приказал он. — Подобрать раненых и убитых!

Нужды в этом приказе не было. Около двадцати солдат всех четырех подразделений уже хлопотали возле раненых. На помощь им из дота выбежали оставшиеся пулеметчики и пушкари. Мария перевязывала кого-то из тяжелораненых бойцов Рашковского. Раненых и убитых поспешно уносили. Проследив за Кристич, лейтенант пытался вспомнить, вышла ли медсестра из дота вслед за ним и подвергала ли себя риску во время атаки, или же покинула «Беркут» только сейчас. Однако вспомнить так и не смог. С ужасом подумав, что Мария могла принимать участие в контратаке, лейтенант решил запретить ей выходить из дота без особого приказа.

Тем временем на правом берегу царило удивительное затишье. Будто ничего и не произошло.

«Неужели там действительно засели за ужин? — недоумевал Громов. — Неужто немецкая пунктуальность не признает даже таких скорбных исключений? Насколько же плохо я пока что знаю психологию противника, его национальный характер!»

— Прошу ко мне в дот, — обратился он к офицерам, подбирая на ходу оброненный кем-то из десантников автоматный магазин с патронами. — Посоветуемся, как быть дальше, свяжемся с командованием.

— Приглашение принято, — сразу же согласился капитан Пиков.

— Кстати, где Горелов? Где младший лейтенант?! — крикнул Андрей, выбираясь со своим пулеметом и двумя автоматами за плечами из окопа.

— Командир здесь! — дрожащим голосом ответил ему какой-то совсем юный солдатик.

— Зови его ко мне в дот.

— Убит он, товарищ лейтенант.

— Вот ты, господи!..

Горелов лежал на склоне долины между двумя валунами, с рассеченным горлом — очевидно, сраженный осколком гранаты. Двое бойцов из его роты топтались возле загустевшей лужи крови, в которой оказалась голова командира, и не знали, как к нему подступиться. От неожиданности Громов закрыл глаза, почувствовав, что его вот-вот стошнит, но усилием воли все же заставил себя вновь взглянуть на убитого. К этому — к крови, изувеченным трупам, к каждодневным потерям — тоже нужно было привыкать. Иначе в такой войне не выжить.

— Санитары! — позвал он. — Немедленно сюда! Унесите офицера! Вы из роты Горелова? — спросил он оказавшегося рядом старшего сержанта.

— Так точно. Командир взвода.

— С этой минуты считайте себя командиром роты.