Замри, как колибри - Генри Миллер

Доведись мне встретить одного лишь Джона Каупера Поуиса, моя поездка уже была бы не напрасной. Но я имел счастье встретить и других неповторимых людей, и каждый из них по-своему способствовал тому, что я стал глубже и разностороннее воспринимать жизнь. Нигде в Европе не донимали меня бессмысленными, тупыми и обычно оскорбительными вопросами, какие я привык слышать от моих американских друзей и поклонников. Даже супрефект, перед которым я был обязан предстать, прежде чем уехать из Парижа, был более корректен, терпим и проявил лучшее понимание моего творчества, чем наши напыщенные, занудные литературоведы. Было нечто приятное в том, что тебя подвергает допросу такой эрудированный человек, хотя предмет разговора был и болезненным. А что сказать о Франсисе Рауле, начальнике управления парижской полиции, с которым мне нужно было связаться по вопросу продления визы? Покажите мне его достойного американского собрата! Покажите мне среди чинов местной полиции подобного Фернану Руду из супрефектуры Вьена, в доме которого я провел несколько замечательных часов, рассматривая книги в его библиотеке, и в частности его коллекцию раритетов в жанре утопии – предмет, который он знает досконально. Именно в доме Фернана Руду я встретил доктора Поля Луи Кушу – человека, который был в свое время личным врачом, секретарем и другом Анатоля Франса. Возможно, многие лучше знают его как автора «Иисуса Господа нашего», «Тайны Иисуса», «Мудрецов и поэтов Азии» и других произведений. Мне же он запомнился как ясный и тонкий ум, чье присутствие придало особую прелесть банкету, устроенному месье и мадам Пуа в местном ресторане «Пирамида». Пиршество тела и духа, подобное тому, что организовали для меня французы, было бы немыслимо в любой другой стране. На это, по-моему, были способны лишь древние римляне или греки.

А как много замечательных людей встретил я в моей поездке! Какие чудесные дни провел с Пьером Леденом в окрестностях Брюсселя; какие экскурсы и прогулки с его братом Морисом Ламбильоттом, редактором журнала «Синтез»; какие захватывающие беседы в Периго, Лес-Эйзи и Ласко с доктором де Фонбрюном – самым блестящим из всех толкователей Нострадамуса; какие содержательные диалоги в Монпелье с Жозефом Дельтеем, автором таких книг, как «Холера», «Над рекой любви», «Жанна д’Арк», «Лафайет», а также книги, вызвавшей у меня особый интерес, – «От Жан-Жака Руссо до Мистраля»! Как легко и естественно было переходить вместе с ним от красот и славы Древнего мира на такие темы, как Иисус, Сократ и Франциск Ассизский! А как приятно было вновь встретить, будто давно потерянного брата, великолепного киноактера Мишеля Симона! А может, вспомнить субботний день, проведенный в доме Блеза Сандрара – одного из тех титанов европейской литературы, чьи имена практически неизвестны американцам? Кто у нас смог бы принимать гостей так, как это делает неподражаемый Блез? Какое созвездие ярких индивидуальностей собралось в тот день под его крышей!

И с какой теплотой, радостью, светскостью и неподдельной любовью к ближнему встречал он их всех!

Я пишу эти строки, а передо мной лежит ноябрьский выпуск ежемесячника, публикуемого Книжной гильдией в Лозанне. Какое наслаждение проглядывать его каждый месяц! Да найдется ли в Америке клуб любителей книги или издательский дом, большой или малый, выпускающий нечто подобное? Если да, то я никогда о нем не слышал. Тексты, фотографии, рисунки, репродукции, обложка, перечень книг – все привлекает, соблазняет, завораживает в этом ежемесячнике. Когда я был в Лозанне, я поставил себе целью встретиться с директором клуба Альбером Мерму. Жаль, что того же не делают главы американских клубов любителей книги; иначе наш духовный рацион намного обогатился бы.

Я только что упомянул роль публики по отношению к писателю. Безусловно, европейский читатель отличается от американского. Он не только читает больше книг, нежели американский, – он покупает больше книг. В какой бы дом я ни пришел, книги везде занимали заметное место. И, мог бы добавить, хозяин дома знает, что у него на полках. У меня также сложилось впечатление, что авторы, живые и работающие авторы, играют там более важную роль в жизни человека. Когда в отношении писателя допускается несправедливость со стороны суда, правительства, издателя или же другого писателя, жертва вполне может рассчитывать на поддержку аудитории. В европейских странах случаются литературные диспуты, которые буквально сотрясают нацию. У нас же, похоже, лишь вопросы, касающиеся морального облика писателя, способны привлечь внимание публики; к тому же это любопытство подогревается скорее сенсационным, чем искренним, горячим интересом. Американские издатели и редакторы приложили все силы, чтобы отбить вкус, пыл и взыскательность у читающей аудитории. Ситуация ухудшилась настолько, что респектабельные издательские дома нередко убеждают нового автора разрешить одному из их сотрудников переделать его книгу, объясняя, что это в его же интересах. Писатель, хоть сколько-нибудь отличающийся от своих собратьев, фактически обречен. Каждое издательство имеет свое представление о том, что подходит или пользуется бóльшим спросом. Чтобы удовлетворить их разнообразные требования – в высшей степени абсурдные, в высшей степени унизительные требования, – начинающий писатель может вылезти из кожи вон, так ничего и не придумав. Я знаю, что европейский издатель тоже не без идефикса; он в первую очередь делец, и прожженный вдобавок. Но со своей публикой он считается. Он – часть этой публики в самом подлинном смысле. К тому же он обычно не просто бизнесмен, в той же степени, что его авторы – не просто писатели. (Лишь в нашей стране, как мне кажется, человек может быть «просто бизнесменом» и вызывать не только уважение, но и желание подражать.) Несмотря на то что он отнюдь не ангел во плоти, европейский издатель обладает тем, что можно назвать профессиональной гордостью. Я искренне верю, что большинство из них не удовлетворились бы просто «успехом».

Исходя из всего сказанного, американский литератор может задуматься, не повезет ли ему за границей больше, чем на родине. На этот вопрос я всегда отвечаю утвердительно. Да! Да, если даже он потерпит фиаско. Даже в случае проигрыша ему будет обеспечено общение с другими писателями, другими родственными душами в обстановке у нас неведомой – в обстановке, спешу добавить, несомненно более беспощадной, более ужасающей, более плодотворной и гораздо более реальной. Как и здесь, он будет ощущать каждодневный риск умереть голодной смертью, однако он не всегда будет себя чувствовать как рыба, вытащенная из воды, как животное в зоопарке или как псих, сбежавший из лечебницы. Он не умрет посмешищем или чудовищем, если только не обладает необычайной одаренностью. Естественно, чем он одареннее, тем суровее будет его судьба. Нам хорошо известно, что мир не создан для гения. Автор тем не менее может успокоиться на том, что при определенном таланте в конечном счете получит хлеб, а не камни. Лишь в очень немногих странах нашего цивилизованного мира существует некое подобие поддержки или защиты талантливого человека. Россия, как, разумеется, и Америка, неплохо обеспечивает тех, кто строго следует заданным установкам.

В результате величайшими писателями – причем наиболее плодовитыми! – по-прежнему остаются французы. Многие французские писатели, безусловно, как и многие французские живописцы, скульпторы и музыканты, вообще не французы. То обстоятельство, что Франция включила в свой кровоток такое разнообразие инородных элементов, делает ей честь. С другой стороны, любопытно то, что некоторые из наиболее выдающихся французских писателей создают впечатление нефранцузов. Я имею в виду, что они отличаются, крайне отличаются от своих сородичей. Здесь, в Америке, «другой» все равно что изменник. И хотя наши издатели будут рассказывать вам, что они в вечном поиске «оригинальных» писателей, ничто не может быть дальше от истины. На самом деле они хотят того же самого, лишь в несколько завуалированном виде. Меньше всего, безусловно, они стремятся найти еще одного Фолкнера, еще одного Мелвилла, еще одного Торо, еще одного Уитмена. Никому не ведомо, чего хочет публика. Даже издателям.