Дочь своего отца - Жанна Немцова

Не могу сказать, что у меня не было выбора. Формально выбор был. Я действительно могла не занимать активную публичную позицию и спокойно продолжать свою прежнюю жизнь.

Тем более что она меня вполне устраивала. Мне нравилось вести эфиры. Я любила экономику. Мне в целом было легко на РБК. Параллельно с этим я подрабатывала в еще одной компании (и, надо сказать, второй работодатель не вел со мной никаких бесед о том, что я должна говорить и что не должна). Я вовсе не собиралась тогда участвовать ни в какой общественной деятельности, но не заниматься расследованием я не могла.

Я понимала: если не буду заниматься убийством отца – несправедливым, политическим убийством, – этого не сделает никто. Да, сейчас люди шокированы этим, они говорят об убийстве – но совсем скоро забудут. И никто не будет ждать никаких результатов расследования.

И хотя бы один член семьи отца должен бороться за то, чтобы расследование куда-то двигалось, и, по крайней мере, публично комментировать происходящее.

Кто будет тем членом семьи, который станет бороться? Я понимала: кроме меня некому.

У меня был выбор. Но у меня не было выбора. Оставить все как есть казалось абсолютно аморальным, это предательство отца. Я должна была сделать все, чтобы убийство отца как минимум не забылось.

Да, я понимала: никто не хочет расследовать это преступление. Максимум – найдут исполнителей. Поэтому я боролась. Подавала ходатайства. Говорила об этом везде, где только можно.

Главой следственной группы назначили следователя по особо важным делам Игоря Краснова, который сейчас стал генеральным прокурором. Я приехала в Следственный комитет для оформления своего статуса потерпевшей, познакомиться с Красновым и задать волновавшие меня вопросы. Ехала, уже будучи уверенной: задачу Краснову поставили – спустить дело на тормозах, и он эту задачу будет выполнять.

Игорь Краснов оказался молодым умным следователем. Внешне он отдаленно напомнил мне Дэниела Крейга, хотя, когда сейчас смотрю на него по телевизору, мне уже так не кажется.

Я помню нашу встречу с ним так. Он поздоровался, сказал несколько общих фраз и стал нервно реагировать на мои вопросы, заметив, что я веду себя как журналист.

– Я здесь не в качестве журналиста, – оборвала его. – Я дочь своего отца. И хочу, чтобы расследование было проведено и дело было раскрыто.

Надо отдать ему должное: он сделал многое на первом этапе. Все, что было сделано в расследовании убийства, фактически было сделано группой Игоря Краснова. Правда, его очень быстро отправили на повышение, и он перестал вести дело моего отца. А дело по убийству моего отца передали другому следователю, генералу Николаю Тутевичу. Я встретилась и с ним. И если после встречи с Красновым я как-то приободрилась, то встреча с Тутевичем произвела обратное впечатление.

– Он все спустит на тормозах, – сказала я тогда своим адвокатам Вадиму Прохорову и Ольге Михайловой.

Я знаю, что есть и другая оценка Николая Тутевича и причин его назначения. Дело в том, что он расследовал убийство командира спецбатальона ГРУ «Восток» Руслана Ямадаева, который был застрелен в центре Москвы в 2008 году. Убийство связывают с конфликтом с главой Чечни Рамзаном Кадыровым. Поэтому Тутевич хорошо представлял себе, как устроены современные чеченские кланы и кто там главный. Однако заказчик убийства Ямадаева так и не был найден.

Мы боролись. Мы подавали ходатайства о допросе главы Чечни Рамзана Кадырова, главы Росгвардии Виктора Золотова (на момент убийства он был главнокомандующим внутренних войск МВД России, а основной подозреваемый служил в чеченском батальоне «Север», который является частью внутренних войск. То есть фактически Дадаев – подчиненный Золотова), ближайшего окружения Кадырова. Почти все наши ходатайства отклонялись. Более того, убийство было квалифицировано по статье 105-й УК (убийство физического лица), а не по 277-й статье (посягательство на жизнь государственного и общественного деятеля в целях прекратить его политическую деятельность). Статья 277-я автоматически предполагает политический мотив убийства. Наши ходатайства о переквалификации дела также отклонялись.

На текущий момент организаторы и заказчики убийства моего отца до сих пор на свободе, а политический мотив преступления отвергается следственными органами.

Весной 2015 года мне позвонил глава московского представительства Фонда имени Фридриха Наумана Юлиус фон Фрайтаг-Лорингхофен.

Я понятия не имела, что это за фонд и кто такой Юлиус фон Фрайтаг-Лорингхофен. Изучила вопрос: как выяснилось, у каждой политической партии Германии есть свой фонд. А Фонд Фридриха Наумана связан с либеральной партией Германии (FDP).

Она на тот момент не была представлена в парламенте, но в 2017 году им удалось набрать необходимые голоса, и они прошли в Бундестаг.

Немецкие партийные фонды не участвуют в политике, они реализуют просветительские программы. У них есть представительства за пределами Германии – в том числе в Москве. Фонд Фридриха Наумана также работал и работает в России.

– Каждый год мы проводим очень крупное мероприятие в Берлине, на котором известный человек произносит речь о свободе, – объяснял мне Юлиус фон Фрайтаг-Лорингхофен, балтийский немец, барон, настоящий аристократ.

– Мы хотим, чтобы в 2015 году речь о свободе произнесли вы, – закончил Юлиус и честно добавил: – Я предпочел бы, чтобы вместо вас с этой речью выступил Владимир Рыжков. Но руководитель нашего фонда, посмотрев ваш эфир на немецком телевидении, сказал: «Только Жанна».

Тот эфир случился совершенно неожиданно – в первую неделю после убийства отца.

Мы с мамой, напомню, тогда гостили у Альфреда Коха. В это время приятель Коха, журналист Борис Райтшустер, помогал главному немецкому каналу ARD в организации ток-шоу, посвященного этому убийству.

Борис – необычный человек. Живой, взрывной, яркий. Он отлично говорит по-русски, с ним общаются многие россияне, живущие в Германии.

И Альфред сказал ему:

– А у меня сейчас гостит Жанна Немцова.

Борис уцепился за эту идею. Я согласилась. Немецкая сторона сразу же пошла мне на уступки: понимая, что я не в лучшем эмоциональном состоянии, мне предложили щадящий вариант – в начале ток-шоу я отвечаю на вопросы журналиста, но затем уже не участвую в дискуссии, просто смотрю на нее со стороны.

Организаторы опасались, что я могу излишне эмоционально отреагировать, услышав неприятные мне вещи. А неприятные вещи обязательно были бы: на дискуссию в Германии всегда приглашают две стороны, представляющие разные точки зрения. Это непреложное правило.