Чернь и золото - Адриан Чайковски

Типичное для арахнида выражение. Ты все-таки арахнид, решил Тальрик.

— Раскусили?

— Я знаю, что подчиненные вас боятся. Тут нет ничего удивительного, поскольку вы офицер, но вышестоящие боятся вас еще больше. Может, мне сказать страшное слово?

— Не стоит. — В голове у Тальрика возникло это самое слово: «Рекеф». Если имперская армия держит нож у горла всего мира, то он, Тальрик, держит нож у ее горла. Император не терпит никакой оппозиции — ни внешней, ни внутренней. — Подобные разговоры, Сцилис, могут перевесить даже и вашу полезность.

Сцилис издал пренебрежительный звук, но тему все же сменил.

— Ваши люди говорили вам об арахнидке-дуэлянтке? Есть на что посмотреть.

— Да, эта четверка — настоящий мешок с сюрпризами, — кивнул Тальрик и встал. Им овладела усталость. Сцилис вечно подсмеивался над ним; будь у Тальрика другой агент с такими же способностями, он быстро произвел бы замену. — Если нащупаете какие-то нити, ведущие к ним, это сразу же будет оплачено.

«Служба Империи — вот мой стержень», — думал Тальрик, спускаясь по лестнице. Как ни искушал его Геллерон своими запретными удовольствиями, ради Империи он отринул бы их без сожалений, без тревоги, без страха. Он не считал себя дурным человеком, но Империи был предан безоговорочно — высшая добродетель для ее гражданина. Когда во время последней войны ему приказали убить трех малых детей князя Фелипе Даэля, чтобы навсегда пресечь его род, Тальрик лично исполнил приказ, и совесть не упрекнула его.

Он остановился, вспомнив об этом. У него самого были дети — далеко, за сотни миль от этого города. За всю их жизнь он видел их лишь несколько раз. Дети — и жена, которой он больше не пишет. Страх подчиненных, ненависть вышестоящих… зашифрованные приказы, подлежащие немедленному сожжению.

Когда он убивал тех детей, двое мужчин держали их мать. Он не принуждал ее присутствовать — она уже была в детской, когда он пришел. Надо было ее увести, подумал Тальрик теперь, стоя на лестнице «Хлебной гавани».

Ради Империи. Он становился сильнее от одних этих слов, но понемногу начинал чувствовать, что все время меняет маски на манер Сцилиса. Когда-нибудь он разложит их в ряд и не узнает своего подлинного лица.

Еще не открыв глаза, Таниса поняла, что находится в незнакомом месте. Постель, звуки, запах — все было чужое. Это могло значить все, что угодно: от похищения до ночи любви. Она лежала, не шевелясь: никто не должен знать, что она проснулась.

Комковатый соломенный тюфяк, затхлый воздух. Ночь любви в трущобе?

Больвин! Он предал их! Она едва удержалась, чтобы не взвиться с матраса. Да, Больвин. Она ринулась к улице и отяготила свою нестрогую совесть двумя убитыми осоидами, но где же она теперь?

И голова раскалывается, непонятно с чего.

Итак, она вышла на улицу. Осоиды пробирались к ней, расталкивая толпу. Люди шарахались от ее окровавленной шпаги. Ей хотелось вернуться назад, найти Чи и Сальму, но осоиды и городская стража гнали ее все дальше от переулка.

Она бежала, а Геллерон все никак не кончался. Как ни пыталась она выбраться из этого города, он оказался сильнее.

Таниса попробовала нащупать шпагу и не сумела. Из всей одежды на ней осталась только рубашка. Куда же ее занесло?

Делать нечего, придется открыть глаза. Грязный матрас, несвежая простыня, каморка с узким окошком.

На стуле у дверного проема без двери дремал крошечный человечек, а за спиной у него…

Она подошла к нему тихо, как способны одни арахниды, и выдернула клинок из ножен. Шорох разбудил спящего, но Таниса уже приставила острие к его подбородку. Сторож-полукровка родился, видимо, от жукана и мушидки — а может, и еще кто-нибудь примешался. У него был нож, но сторож и не думал пускать его в ход.

— Где я? — прошипела Таниса.

— В доме Малии, — ответил он, глядя то на нее, то на лезвие.

— Кто она, эта Малия?

— Начальница моя. С ней, знаешь ли, шутки плохи, — дрожащим голосом сказал человечек.

— Я, пожалуй, передам ей послание — в виде твоего трупа. Говори, если хочешь жить.

— Ч-что говорить-то? Мне велели посторожить тебя, вот и все.

— Зачем?

— Не говори с шестеркой, когда есть туз, — послышался женский голос с порога. Таниса отскочила, выставив вперед шпагу. В дверях стояла женщина средних лет, с проседью, но стройная и мускулистая. Одетая, как принято в Геллероне, она тем не менее была муравинкой и сохранила военную выправку. Ее короткий меч оставался в ножнах, и вынимать его она явно не собиралась.

Таниса медленно опустила шпагу.

— Ты и есть Малия?

— Да. Ты хорошо двигаешься, дитя. — Она до сих пор говорила с легким муравинским акцентом.

— Я тебе не дитя.

— Увидим. Во всяком случае, ты у меня в долгу.

— За постой? — презрительно осведомилась Таниса. — Ты и вправду не поскупилась — конюшни, как видно, у тебя нет.

Малия усмехнулась уголком рта.

— Для Геллерона это роскошные хоромы, дорогая. А задолжала ты мне за то, что убила моего человека.

— Когда? — Остатки вчерашнего дня напрочь стерлись из памяти. Неужели и эта женщина служит Империи?

— Он первым начал, хотя это не так уж и важно. Он всегда был глуп и, увидев твой окровавленный клинок, решил использовать тебя как мишень.

В памяти смутно обрисовался образ мужчины, пустившего в нее стрелу из короткого лука. Та просвистела мимо, задев ее плащ, и Таниса тут же отреагировала.

— Да, теперь вспомнила. — Она разрубила надвое лук, которым он заслонился, а затем, повернув запястье, рассекла ему горло.

— Ты убила его и ранила еще четверых, которые подоспели ему на помощь. В конце концов кто-то изловчился огреть тебя дубинкой по голове, и вот теперь ты наставляешь шпагу на тетушку Малию, которой так задолжала.

— Такие долги я не признаю за собой. — Еще один мертвец, эка важность.

— Если ты думаешь, что я не могла бы убить тебя прямо сейчас, то ты ошибаешься, — вполне серьезно заверила Малия. — Хоть года мои и почтенные, но в свое время я была и дуэлянткой, и наемной убийцей.

Таниса медленно подняла шпагу вровень с ее грудью.

— Однако?..

На этот раз Малия, пусть нехотя, улыбнулась во весь рот.

— Однако ты можешь пригодиться мне живая. Острие меча, кто ты? Положила на Кузнечной столько народу, что у стражников глаза полезли на лоб, пробежала три феода с окровавленной шпагой, а потом завязала драку у меня на заднем крыльце. И дралась так, что ребятам стоило бы поблагодарить тебя за урок фехтования.

— Мне надо найти друзей, которых я потеряла, — сказала Таниса.

— Повторяю: ты у меня в долгу. Я могу помочь тебе в розысках, если ты не против этот долг увеличить, но потом с тебя спросится.