Время расплаты - Юлия Еленина

— Лиля, соберись, — сказала сама себе.

Рана кровила сильно, но, судя по ее расположению, внутренние органы не задеты. Правда, и большая потеря крови еще никому на пользу не пошла. Зажать. Открыв шкаф, я достала полотенце и прижала к ране. Женя дернулся и выругался сквозь зубы. Мне самой как будто больно стало.

— Держи, я сейчас.

Взяла его окровавленную ладонь и приложила к полотенцу. Так, где у отца может быть аптечка? Ничего не соображаю.

Кое-какие лекарства я видела в холодильнике, но чем шить? И есть хоть что-нибудь, чем можно обработать рану?

Я перерыла боковые полки холодильника, а потом и все шкафчики в кухне. Отец как будто готовился к глобальной пандемии. Но это и хорошо.

— Спасибо, папа, — снова заговорила я сама с собой.

Кажется, мне придется после сегодняшнего вечера искать психиатра. Что я могу сделать, когда руки так дрожат? Я даже вряд ли укол обезболивающего поставлю.

Вернувшись в зал, я опустилась на колени перед диваном, разложив на полу все, что могло пригодиться.

— Водка есть? — тихо спросил Женя.

— Я обработаю хлоргексидином.

— Выпей и успокойся. Не сдохну.

Я посмотрела на свои подрагивающие руки с пятнами подсохшей крови и поняла, что Женя прав. Запасы элитного алкоголя у отца всегда стояли в… Я посмотрела на секцию и, поднявшись, открыла дверцу. Водки не было, зато нашлась начатая бутылка виски.

Алкоголь обжег горло, я закашлялась, но сделала еще несколько глотков, чувствуя, как напряжение спадает. Виски не мог подействовать так быстро — это самовнушение. Но оно помогло. Я снова опустилась на пол и, вспоминая последовательность действий, молча начала штопать. Не самый красивый шов получился, но все же лучше такой, чем лужа крови. Заклеив его, я снова потянулась к бутылке, спросив:

— Почему ты не захотел снимать свитер?

Наверное, для начала стоило спросить, что случилось, но почему-то сейчас меня волновал этот вопрос.

Женя молчал, а потом ответил не очень убедительно:

— Руки больно поднимать.

— Вроде же ребра целые.

— Ты же психиатр, а не хирург.

Ох, он еще и язвить в таком состоянии может? Я на практике никогда не применяла свои знания, но теорию помнила хорошо. Ладно, не буду ходить вокруг да около.

— Тату свел? — спросила, облокотившись на диван.

Мы смотрели друг другу в глаза, и наши лица снова были очень близко. И если Женя сейчас опять все испортит, как в машине…

— Нет, — ответил он наконец-то. — Просто дополнил.

И что это значит?

— Добивал потом имена всех девушек, которые были после меня?

— Ты, кажется, пьяная.

— А у тебя скверный характер.

Женя попытался подняться, но я надавила на его плечо и сказала:

— Не думаю, что шов надежен, так что лучше вообще не двигайся. Сейчас принесу подушку.

Как, черт возьми, иронично. Мой отец когда-то на дому штопал бандитов, а мне пришлось штопать мента. Может, я действительно на своего старика похожа больше, чем мне бы того хотелось? А ведь именно благодаря отцу я сегодня справилась. Не будь он настолько предусмотрителен, то ли в силу возраста, но скорее в силу характера, я бы вообще растерялась. Но под рукой оказалось все.

— Спасибо, папа, — снова сказала я, уйдя в другую комнату.

Сентиментальной становлюсь.

А если бы Женя не оказался рядом с моим домом, если бы это было не предупреждение, а… Черт, даже думать хочу! Я могла его потерять, так и не обретя до конца снова.

Стресс, алкоголь — и по моим щекам покатились слезы. Я стояла, прижимая к груди подушку, и плакала, пока не услышала:

— Лиля!

Вытерев слезы подушкой, я вышла в зал, при этом стараясь не смотреть на Женю, но он все равно заметил и спросил:

— По какому поводу?

— По тому, что люди называют стрессом.

— А как это называют психиатры?

— Дистрессом. А теперь расскажи, кого ты успел разозлить.

Пока Женя рассказывал, как неосторожно успел насолить человеку Богданова, я почти уговорила остатки виски, сидя на полу. Спиной я прислонилась к дивану и смотрела в стену, пока Женя не закончил.

— Ты идиот?

— Что, прости?

— Что слышал! Я предупреждала насчет Богданова, а ты решил нарваться. Никакого чувства самосохранения. И тебе повезло, что это было просто предупреждением. Хотел бы убить — убил бы. Не своими руками, но все же… Боже, какой ты идиот.

Я снова заплакала, а может, заплакал виски. А потом ощутила пальцы в своих волосах. Женя начал накручивать мою прядь на палец и сказал:

— Ты же не считаешь меня совсем идиотом? Конечно, я понял, что меня хотели только усмирить и ненадолго вывести из строя. Твой отец тринадцать лет назад был намного настойчивее.

— Что? — я резко обернулась и чуть не лишилась пряди волос.

Женя смотрел на меня внимательно, как будто пытался понять, искренним ли было мое удивление. Но я ведь действительно не понимала, что он имеет в виду.

— Ты ведь не думала, что я тебя бросил?

— Я…

— А если хоть на секунду поверила, то совсем меня не знала. Но я не хотел так думать и до сих пор не хочу.

Когда делаешь шаг к тому свету, становишься сентиментальным и тянет откровенничать. Вот и сейчас я что-то расчувствовался. Если еще и начну разговаривать как герой дешевой мелодрамы, то надо будет померить температуру.

Зря я ляпнул про Родионова. Прошлого не изменить, а злость на мертвого человека надо отпустить. Но Лиля на меня так смотрела… Я понял, что она ждет. Только нужна ли сейчас эта правда?

Мы молчали, глядя друг на друга, и сейчас это казалось громче любых слов. Я бы утонул в этих зеленых глазах. И пусть меня каждый день хоть режут, хоть бьют, хоть все кости переламывают, лишь видеть этот взгляд.

Я поверил ей. Поверил, когда она молчала, а не говорила.

И мне показалось, что Лиля сама уже догадалась, но она все равно спросила:

— Расскажешь?

— Дело давнишнее.

— Нам ли не знать, какова цена прошлых ошибок.

Да, я знал. И отдал бы все, только бы можно было повернуть время вспять. Но, к сожалению, нельзя споткнуться, упасть, а потом просто переместить стрелку на циферблате и переступить или обойти камень, когда по прошлому неудачному опыту знаешь, где он лежит. Будь это возможно, наверное, не было бы несчастных людей. Изменить ничего нельзя, но можно попробовать исправить.