Школа обольщения - Джудит Крэнц

— Я снял все, что нужно, — сказал он, выключая светильники. — Сюда, садись сюда. — Он подвел ее к дивану и сел рядом. — Расскажи, сколько тебе лет? Ты любишь своих родителей? Они понимают тебя? Был ли кто-нибудь, кто что-то значил для тебя? Что ты любишь есть? Кто был тот мальчик, что впервые поцеловал тебя? Ты любила его? Мечтаешь ли ты…

— Перестаньте же! — У нее был легкий южный акцент и голос с точно отмеренной дозой вежливости, с теплым льдом прирожденной красавицы. — Никто у Форда не предостерег меня, не предупредил, что вы безумны. Почему, скажите, вы спрашиваете меня обо всем этом?

— Послушай, я… мне кажется, я влюбился в тебя. Нет, пожалуйста, не улыбайся так. О боже! Нет слов! Я не играю в игрушки. Это именно то, о чем я хочу сказать тебе прямо сейчас, в самом начале, потому что я хочу, чтобы ты стала думать об этом. Не смотри ты так подозрительно! Я никогда раньше не говорил женщине, что люблю ее, до тех пор, пока ты не вошла сюда. Пожалуйста! Я не виню тебя за то, что ты смотришь так, но постарайся мне поверить. — Спайдер взял ее руку и положил себе на грудь. Его сердце билось так неистово, словно он пробежал километра полтора, спасая свою жизнь.

Ее зрачки наводили на мысль о бокале крепкого хереса, когда на него смотрят против света. Казалось, эти глаза с томительной, но ласковой страстностью ищут некую краеугольную истину.

— Скажи, о чем ты думаешь в эту минуту, — потребовал Спайдер.

— Не люблю, когда меня об этом спрашивают, — мягко ответила Мелани.

— Я тоже. До сих пор я никогда не делал этого. Просто пообещай, что ты ни за кого не выйдешь замуж прямо сейчас, выйдя отсюда. Дай мне шанс.

— Я никогда не даю обещаний, — засмеялась Мелани. Она научилась не брать на себя никаких обязательств много лет назад. Рано или поздно это спасало от массы хлопот. — Разве можно с уверенностью говорить о таких вещах? Вы совсем меня, не знаете.

Эта игра не захватила ее, хотя и нравилась, как нравились десятки подобных объяснений, услышанных с тех пор, как ей исполнилось одиннадцать. В самых ранних ее воспоминаниях перед ней проходили люди, которые говорили ей, как она красива. Она никогда до конца не верила этим словам, ощущая неудовлетворенность. Причиной тому была не застенчивость, а желание получать все больше и больше подтверждений. Ее мысли постоянно были заняты стремлением выяснить для себя, что же именно видят люди, глядя на нее. Ей никогда не удавалось ухватить свой образ целиком. Втайне она мечтала покинуть свое тело, посмотреть на себя со стороны и уяснить, о чем же говорят окружающие. Она всю жизнь экспериментировала над людьми, учась получать от них желаемую ответную реакцию, как будто в их откликах она могла увидеть себя.

— Я никогда не даю обещаний, — повторила она, потому что Спайдер, казалось, не слышал ее, — и никогда не отвечаю на вопросы.

Она держала спину прямо, по-королевски, сидя с вежливым и скромным видом примерной девочки. Но в безмятежности ее спокойной улыбки слабо, но безошибочно угадывалось поощрение, словно она была уверена в успехе. Она поднялась с дивана.

— Нет! Подожди! Куда ты? — словно обезумев, заговорил Спайдер.

— Я голодна, пора обедать.

У Спайдера гора свалилась с плеч. Еда была узнаваемым знаком. Если она способна проголодаться, значит, она все-таки человек.

— У меня полный холодильник еды. Подожди минуту, я сделаю тебе такие бутерброды с ливерной колбасой и швейцарским сыром на ржаном хлебе, каких ты еще в жизни не пробовала.

Делая сандвичи, Спайдер думал, что самое лучшее было бы сейчас запереть дверь, выбросить ключ и остаться с ней здесь. Он хотел знать об этой девушке все, начиная с самого рождения. Сотни вопросов кружились у него в мозгу, и он отвергал их один за другим. Если бы она рассказала ему все, думал он, может быть, ему удалось бы хоть немного разобраться в своих чувствах.

Спайдер никогда не был склонен к самоанализу. Он рос, просто проживая жизнь и наслаждаясь ею, не вникая в себя. Сам того не сознавая, он прятал себя от себя самого. Этому способствовала и его симпатия к столь многим людям, и радушная открытость. Он влюбился, словно провалился в яму, внезапно разверзшуюся там, где еще вчера был твердый пол. Он, как школьник, был не готов к страсти.

Они ели молча. Все, что хотелось сказать Спайдеру, еще не будучи произнесенным, заранее казалось ему противоречащим ее правилам. Их молчание совсем не беспокоило ее. Она всегда была тихой, уклончиво и безмятежно спокойной. Она была настолько погружена в себя, что другие не вызывали у нее ни малейшего любопытства. В конце концов, они всегда рассказывали ей куда больше, чем ее интересовало. Она пристально смотрела на Спайдера, пытаясь поймать у него в глазах свое отражение. Изображение будет искажено, но, может быть, оно скажет ей что-то важное. Иногда, наедине с собой, ей казалось, что она становится некой личностью, имеет какое-то лицо, некий четкий образ, но он всегда оказывался образом актрисы из недавно увиденного фильма. Она улыбалась чужой улыбкой и чувствовала, что чужое лицо, как маска, скрывает ее собственное. В такие моменты ей чудилось, что она понимает, что такое реальный мир, но наваждение проходило и бесконечные искания продолжались.

Полуденное солнце ушло из студии, и освещение изменилось. Спайдер посмотрел на часы:

— Боже! Через пять минут здесь будут три малышки со своими мамашами. Я снимаю вечерние платья, а ничего не готово. — Он вскочил и направился в другой конец студии, а Мелани тем временем надела пиджак.

Вдруг он резко остановился и обернулся, не веря в реальность происходящего.

— Так как, ты сказала, тебя зовут?

* * *

Спустя две недели перед длинным зеркалом в костюмерной у Скавулло одна из бывших подружек Спайдера говорила другой:

— Ты слышала новость?

— Что ты имеешь в виду? Новостей вокруг полно…

— Наш божественный общий друг Спайдер наконец попался — уже третий раз идет ко дну.

— О чем ты?

— О любви. Наш бедный дурачок влюбился в новую Гарбо. Ты знаешь, о ком я, — последняя находка Эйлин, «загадочный цветок магнолии».

— Кто тебе сказал? Я не верю.

— Он сам сказал, иначе бы я тоже не поверила. Но Спайдер не переставая трещит о ней. Можно подумать, это он выдумал любовь. Он ухаживает за ней, словно в Дикси во времена Кола Портера. Меня от этого тошнит, особенно если вспомнить, как он говорил, что никогда…

— Я прекрасно понимаю, что ты имеешь в виду.

— Я так и знала, что ты поймешь.

— Ах, маленькая южная мокрописька!

— Я, пожалуй, выпью за это.

Вернувшись в Бостон на три месяца раньше, чем закончился год ее пребывания в Париже, Билли Уинтроп сообщила тете Корнелии, что очень тосковала по дому. Она сказала, что внезапно почувствовала желание провести лето с семьей в Честнат-Хилл, а потом уж ехать учиться в Нью-Йорк к Кэти Гиббс. Корнелия, казалось, охотно поверила в эту ложь, как поверили бы большинство бостонцев, влюбленных в свой город и его окрестности, полагая, что перед ними бледнеет все очарование Парижа. Однако Корнелия понимала, в чем тут дело. В последнем письме леди Молли была подробно изложена вся история о подлости, с которой «этот мальчишка Кот де Грас» бросил ее племянницу. Доброе материнское сердце Корнелии горело желанием согреть Ханни-Билли, ей хотелось сказать девушке, как она переживает за нее, но достоинство, с которым держалась Билли, не допускало никаких задушевных бесед.