Знамя Победы - Борис Макаров

В отличие от старшего брата Кешка напоминал очень распространенную в то время игрушку – ваньку-встаньку. Маленький, пружинистый, как у нас говорили – юркий, он почти никогда не находился дома. Добывал прокорм рыбачил, ставил петли на зайцев и, что греха таить, при случае приворовывал. Особенно часто он навещал колхозный птичник и, как правило, возвращался оттуда не пустым – с пятком, десятком яиц или полной пазухой сорной пшеницы, овса, ячменя – куриным кормом.

Как, за счет чего жили-выживали тетя Феня, Васька и Кешка, мне непонятно и сегодня. Несмотря на всю свою юркость, Кешка конечно же не мог прокормить себя, мать и брата. Видимо, спасала картошка. В июле – августе домик Бузуновых скрывался в ее ботве и выглядел очень уютным и даже сытым.

Тетя Феня года три назад работала уборщицей в нашей школе-семилетке. Но последние эти три года постоянно болела. Местный фельдшер Прохор Захарович Степанов определил ее болезнь как «надрыв» – подняла непосильно тяжелое, лопнуло в ней что-то, что могло лопнуть, и начала тетя Феня чахнуть, по-нашему, по-местному – загибаться.

Но беда на семью Бузуновых обрушилась совсем с другой – радостной – стороны. В то время, когда тетя Феня работала уборщицей, проводилась обязательная подписка на облигации государственного займа. Где бы и кем бы человек ни работал, сколько бы ни зарабатывал, он был обязан подписываться на займы и получал облигации. Время от времени в газетах печатались таблицы, и счастливчики выигрывали на свои облигации подчас солидные деньги. Выигрывали редко. Но свои облигации в надежде на неожиданное везение обязательно проверяли все. Проверяла облигации и тетя Феня.

Проверяла и допроверялась: выиграла 400 рублей – трехмесячную зарплату уборщицы. Выиграла и от неожиданно обрушившегося на ее голову огромного, непосильного счастья сошла с ума.

Куда увезли тетю Феню и куда исчез тихоня-дурачок Васька, не буду врать – не знаю, не помню.

Кешку же взяла к себе его тетка – женщина мужняя, но бездетная. Он успешно окончил семилетку, выучился на шофера, был призван в армию и навсегда исчез из нашего села…

Мы с моим другом – одноклассником Вадькой Никулиным – задержались на ночной рыбалке. А утром наш седьмой «А» уехал на воскресник без нас.

За два дня до этого наша классная руководительница Галина Ивановна предупредила всех нас о том, что в предстоящее воскресенье мы поедем на колхозное поле собирать колоски. И вот мы с Вадькой опоздали. Место сбора отъезжающих на воскресник было у колхозной конторы. Изрядно огорчившись и даже испугавшись своего опоздания, мы робко вошли в контору и сразу попали на глаза председателю.

– Что вам, ребята? – торопливо спросил председатель.

– Опоздали на воскресник, машина уехала без нас, – чуть не плача, проныли мы.

– Опаздывать нехорошо. Ну да ладно. Бегите на зерноток, поработайте там, – спеша отделаться от нас, махнул рукой председатель.

На току нас встретили хорошо: «Малы, но сгодитесь» – и сразу вручили широкие деревянные лопаты:

– Ворошите зерно – горит.

Зерно не горело, но действительно было теплым.

Чуточку освоившись, мы огляделись. На току работали одни женщины (в те послевоенные годы во многих местах работали одни женщины). Молчаливые, сутулые, одетые в одинаковые, как нам показалось, серые заношенные платья и телогрейки. Они ходили вокруг буртов зерна, ворошили его такими же, как у нас, деревянными лопатами.

Две женщины крутили ручку веялки, а еще две сыпали в нее зерно.

За их и за нашей работой внимательно следил бригадир дядя Коля Полынцев – однорукий фронтовик и отец нашего одноклассника Мишки Полынцева. Он сидел на чурбаке возле ворот, дымил махрой и изредка покрикивал:

– Поживее, Дарья, поживее!.. Ну что встала, Мария? Шевелись, шевелись! Горит ведь зерно, горит!

Но голос дяди Коли звучал добродушно, и его покрикивания никак не сказывались на темпе нашей работы. Покричав для порядку, дядя Коля куда-то ушел.

Настало время обеда. Женщины воткнули лопаты в зерно и, столпившись в углу под навесом, окликнули нас:

– Идите, ребята, обедать с нами.

Мы с Вадькой взяли полотняные мешочки с хлебом и бутылками с молоком, которые приготовили нам матери, собирая на воскресник, и, чуточку стесняясь, подошли к женщинам.

– Сейчас пшеницы нажарим и обедать будем, – сказала одна из них, устанавливая рядом два закопченных кирпича и накрывая их куском жести. – Несите щепок.

Мы с Вадькой прошли вдоль забора, набрали по пучку щепок.

– Еще?

– Хватит, хватит.

Через минуту под жестью затеплился маленький костерок. А еще через несколько минут под навесом зернотока вкусно запахло свежим хлебом.

Обжигая ладони и губы, мы стали с аппетитом хрустеть поджаренным зерном.

– Та-а-а-к, значит, вместо того чтобы беречь каждое зернышко, жрете колхозный хлеб! Та-а-а-к…

Горделиво, картинно возвышаясь над нами, на бурте зерна стоял круглый, краснощекий и, как нам сначала показалось, огромный мужчина, одетый в серо-зеленый френч и такие же галифе. На его ногах, на треть утонувших в зерне, красовались белые бурки.

– Та-а-а-к… – В руках мужчины по-гадючьи извивалась кожаная плеть, украшенная оплеткой и фестончиками. – Та-а-а-к… значит, колхозное добро воровать, жрать… Та-а-а-к!..

Наливаясь кровью, разжигая-распаляя себя, краснощекий стал спускаться с бурта, становясь с каждым шагом шире и ниже.

Подойдя к нам, он пинком отбросил в сторону жестянку с зерном и, не жалея белоснежных бурок, затоптал костерок.

– Так-так! Я районный уполномоченный на период уборки урожая. Я отвечаю за все. Кражи зерна не допущу! – Уполномоченный вынул из кармана френча помятую записную книжку и карандаш. – Та-а-а-к… Под суд пойдете. – Он подпрыгнул к одной из женщин. – Фамилия?

Женщина испуганно молчала.

– Фамилия?! – ткнул в грудь карандашом вторую. Женщина ойкнула и попятилась, но фамилию не назвала.

– Что-о-о! Саботаж?! Не поз-з-з-волю!

Оскалившись и разом побелев, уполномоченный закрутил плетью. Женщины закричали, заметались, замахали руками, стараясь увернуться, прикрыться от ударов.

На толстых губах серо-зеленого запузырились слюни, глаза его становились все белее и безумнее.

– Та-а-а-к!.. Та-а-а-к!.. Та-а-а-к!..

И вдруг он, не докричав очередное «Та-а-а-к!..», неловко подпрыгнув, зарылся головой в ворох зерна.

– Что же вы, бабы, женщины дорогие, позволяете этой мрази бить-то себя? Плетью бить, как скотину! Лопатами бы его. Лопатами!.. – Между нами и лежащим уполномоченным, широко расставив ноги, стоял фронтовик дядя Коля Полынцев.