Джон Голсуорси. Жизнь, любовь, искусство - Александр Козенко

Квартира старшей сестры Джона Лилиан и ее супруга-художника в основном отражала вкусы последнего и была приспособлена для его работы. Ада была очень дружна с Лилиан и вместе с Джоном часто бывала в семье художника. Как-то с ними вместе был и Ральф Моттрэм, который рассказал об этом посещении: «Дверь (как и все подобные двери в те времена) открыла горничная в белом чепце и переднике, она провела меня в огромную, даже чрезмерно огромную студию со всеми соответствующими атрибутами – мольбертами, занавесями, рамками, красками, разложенными у стен или сложенными в галерее, в которой достаточно пространства для большого, хорошо накрытого стола, на котором стояли чашки, тарелки и настоящий русский самовар на подставке, накрытый специальным соломенным чехлом. Все это придавало комнате более “домашнюю обстановку”, чем бывает обычно в таких местах. Председательствовала за столом миссис Лилиан Саутер. Ей помогали, с одной стороны, Джек и Ада, с другой – ее муж. У их ног, наполовину спрятавшись за материнским платьем или за ковром, возился самый веселый и необычайный из всех мальчишек. Это был Рудо, семи лет от роду».

На Ральфа Моттрэма произвела впечатление и холостяцкая квартира самого Джона. Он завтракал в его студии в Обри-Уок, 16А: «…Жена конюха угощала меня котлетами и яблочным пирогом, а Джек – превосходным рейнвейном. Мне было позволено увидеть походную складную кровать, на которой он спал, покрытую шкурами животных, убитых им во время его первых путешествий. В углу комнаты находился предмет, назначение которого было абсолютно непонятно для моего деревенского ума. Им оказалась кабинка турецкой бани: Джон уже тогда начал страдать от ревматизма, который так мучил его в старости. С этим аппаратом был связан один неприятный инцидент. Как-то ночью, установив аппарат и находясь в нем при определенной температуре, он был встревожен шумом в ванной комнате в верхней части лестницы. Джон позвал кого-нибудь, кто мог бы войти, но, не получив ответа, был вынужден прекратить свое лечение и с пистолетом в руке выйти посмотреть. Незваный гость удрал, но можно было не сомневаться в его намерениях, так как был сломан замок на уличной двери. Однако беспокойство Ады приняло другое направление: “Джек, ты мог подхватить пневмонию!”».

Хотя в Лондоне Джон и Ада жили раздельно, но зарубежные турне они всегда совершали совместно. В 1901 г. они посетили Неаполь, Рим, Париж и несколько позже Цюрих; на следующий год – Париж, Севилью и Мадрид, а в 1903 г. путешествовали по Германии; 1904 г. – по Италии, посетив городок Домодоссолу в предгорьях Альп, где любовались Святой горой Кальварио, останавливались в Турине и некоторых других местах северо-западной Италии. Такие поездки были для Джона переменой обстановки и отдыхом, но и в них он продолжал писать. В то же время зарубежные впечатления в очень малой степени использовались в его произведениях, он писал об англичанах в Англии.

Расширялся круг знакомств Голсуорси в литературном мире Великобритании. Летом 1900 года Конрад познакомил его с известным критиком Эдвардом Гарнетом. Он привел Голсуорси с собой на ланч в загородный коттедж Гарнетов «Кирн». Надо сказать, что заочно они уже были знакомы. Не кто иной, как Эдвард Гарнет, еще в 1898 г. в отрицательном внутреннем отзыве на роман Голсуорси «Джослин», что, собственно, и привело Фишера Анвина к решению не издавать это произведение, писал: «Автор никогда не станет писателем, но всегда будет смотреть на жизнь, как из окон клуба». Голсуорси также вел переписку с супругой Гарнета Констанцией, будучи в восхищении от сделанных ею переводов Тургенева. Влияние последнего на творчество Голсуорси было видно уже в его романе «Вилла Рубейн». Констанция переводила и других выдающихся русских писателей – Достоевского, Толстого, Чехова. Именно в ее переводах Голсуорси прочитал их произведения, что, несомненно, способствовало совершенствованию его литературного метода.

В тот первый визит Голсуорси с Конрадом к Гарнетам Конрад был в очень хорошем, веселом настроении, а Голсуорси, слушая его оживленные реплики, сидел молча и говорил очень мало. Когда Гарнет вернулся с ним через Парк в Вестерхэм и они прощались, Голсуорси заметил с блеском в глазах: «Я не такой дурак, каким кажусь».

С октября 1900 г. возникла привычка в совместных обедах в Сохо, а двумя годами позже ему случилось посетить ресторан «Монблан» в Ковент Гардене, где еженедельно собирались на ланч Уильям Генри Хадсон (1841–1922) – натуралист и писатель, автор многочисленных романов и рассказов из жизни животных; Джозеф Хилери Беллок (1870–1953) – историк, эссеист, поэт и романист, автор биографий «Дантон» (1899), «Наполеон» (1932) и «Истории Англии» (1923–1931); Форд Медокс Хьюффер (1873–1939) – английский писатель и литературовед немецкого происхождения, во время Первой мировой войны сменил имя на Форд Медокс Форд, автор исторической трилогии «Пятая королева» (1906–1908) и романа «Хороший солдат» (1915), принесших ему наибольшую известность, интересны и его литературоведческие работы «Россетти» (1902), «Генри Джеймс» (1913), «Джозеф Конрад» (1924) и воспоминания о Голсуорси – «Это был соловей» (1933); Арнольд Беннет (1867–1931) – писатель, продолжатель традиций английского критического реализма XIX века; Джозеф Конрад (1857–1924) – английский писатель польского происхождения, настоящее имя Юзеф Теодор Конрад Коженевский; Томас Секкомб – английский писатель; Эдвард Томас – английский писатель и некоторые другие.

Ральф Моттрэм, которого как-то Голсуорси взял с собой на ланч в ресторан «Монблан», записал свои впечатления об этом событии. «Мы поднялись на второй этаж, где в центре залы, стены которой были расписаны романтическими ландшафтами Швейцарии, находился длинный стол в истинно континентальном стиле, с грудами тарелок и графинами терпкого красного вина, накрытый груботканой скатертью. Во главе стола сидел Эдвард Гарнет, одеянием своим напоминающий священника. Это впечатление усиливалось от того, что ел он одной вилкой, в левой руке держал книгу, которую внимательно изучал, видимо для будущей рецензии, ухитряясь при этом с набитым ртом задавать тон общему разговору. Слева от него сидел Хилери Беллок, явившийся, как и я, в котелке; залпами опорожняя рюмки, он говорил без умолку. Томас Секкомб и Джек, сидевшие напротив Хадсона (когда он присутствовал, не производил впечатления), вели себя очень тихо…

Джек ел умеренно и разборчиво, не вынимая монокля из глаза. Теперь я подозреваю, что он платил за несколько таких ланчей.

Я запомнил один эпизод общей беседы. Беллок расходился во мнении с Гилбертом Паркером в те дни и говорил в догматическом тоне. Гарнет утешил его: “Очень хорошо, мой дорогой Беллок. Не сомневаюсь, что ты прав. Я думаю, тебе было бы лучше написать словарь, тогда мы будем знать!”. “Так и сделаю”, – воскликнул другой, “Гилберт, смотри, Паркер” и затем “Паркер, смотри, Гилберт”. О нем больше ничего нельзя сказать. Я сидел ошарашенный, но поглощенный разговором. Был ли Конрад болен? Он часто болел, как мы теперь знаем. Опаздывал ли Честертон? Он часто опаздывал. Не пришел Форд Медокс Хьюффер. Я думаю, бородатый Гарри Фарнисс из “Панча” сидел около меня. Среди такой компании в швейцарском ресторане коренная островная натура Голсуорси, смеющегося и молчащего, давала для самоощущения больше, чем могли бы дать любые высказанные декларации».