Стриптиз Жар-птицы - Дарья Донцова

Я вздохнула. Чего в Вере больше? Элементарнойлени или пещерной глупости? Умные политики сетуют на короткую продолжительностьжизни в России, мол, умирает население, едва достигнув пенсионного возраста. Акак же иначе, если большая часть страны бегает лечиться к какой-то фельдшерице,ничтоже сумняшеся прописывающей гипертоникам папазол. С другой стороны, нельзяосуждать людей. Евстигнеевка хоть и расположена вблизи Москвы, но даже сюда«Скорая помощь» доберется, простите за глупый каламбур, совсем не скоро.

– Катюха Николая совсем добила, –злорадствовала Вера. – С порога диагноз поставила: «Доклюкался ты, Колька,до инсульта». Муж прям посинел, захрипел и даже описался.

– Давай без лишних подробностей, –попросила я. – Значит, рецитол тебе дала Зина, домработница Даны.

– Ага, – закивала Вера. –Колька уже третий день трезвый. Рекорд! Слушай, у тебя никому такие таблетки ненужны? Их в упаковке пятьдесят штук, я б себе половину оставила, а вторуюотдала. Всего три тысячи прошу.

– Однако! – рассердилась я. –Ты целую упаковку за две приобрела, а теперь на половине лекарства решилаподзаработать.

– А чего добру пропадать? – деловитоответила Вера. – Ведь не дрянь предлагаю. Действует. Наши бабы за такоелекарство все отдадут!

– Предложи соседкам.

– Ага, нашла дуру! Чтобы слух попер:Верка мужика на лекарство посадила? Ну ты и сказанула… – возмутиласьРасторгуева. – Не, я молчать буду.

– Где живет Зина?

– У сельпо, чуть левее, домик с синейкрышей, – неохотно сообщила Вера.

– Ладно, – сказала я. – А тытихо, никому о нашей беседе не рассказывай. В первую очередь сплетни невыгоднытебе!

В глазах Веры появилось выражение облегчения.

– Можешь не предупреждать, я оченьумная, – затрясла она головой. – Прямо как Цинцирон!

Я не поняла, кто такой Цинцирон, но, честноговоря, мне было абсолютно все равно, с кем сравнила себя Вера. Я торопилась кЗине, чтобы задать той пару вопросов про рецитол.

Дверь в домик домработницы была приоткрыта, напороге самозабвенно умывался грязный рыжий кот. Я вошла в захламленные сени,сделала вдох и моментально вспомнила бабку, мать моей мачехи Раисы. Когда ябыла маленькой, меня каждое лето отправляли к ней в колхоз. Старуха казаласьмне злой и противной, у нее буквально приходилось выпрашивать кусок хлеба смаслом. Подброшенную неродную внучку она предпочитала кормить кипяченой водой,в которой плавали куски репчатого лука и крупно нарезанная капуста.

– Моей пенсии на жиры и прочие конфетытебе не хватит, – говорила бабуся, – жри, чего дали, а если ненравится, значитца, ты не голодная. Коли припрет – кирпичи пожуешь.

Но сейчас, став взрослой, я поняла: мать Раисыбыла по-своему доброй, не всякий человек согласится поселить у себя на леточужую малышку. Родней меня назвать было трудно: я дочь ее зятя от первогобрака. Но ведь старушка привечала меня, как умела, заботилась, а один раз дажеподарила мне почти нового плюшевого мишку. Где она его взяла? Явно не приобрелав магазине.

Я помотала головой, чтобы стряхнуть непрошеныевоспоминания, но они, как назло, не собирались уходить. Надо же, у Зинаиды всенях валяются точь-в-точь такие же сапоги, как у старухи, на стене висятржавые санки, а на лавке лежат порванные куски марли.

– Кто там? – закричал из избыхриплый голос.

– Свои, – бойко ответила я.

– Свои все дома, – прозвучало вответ. – Чего затаилась в дверях? Шагай сюда!

– О! Писательница! – подпрыгнулаЗина. – Во дела!

– Откуда вы меня знаете?

Она засмеялась:

– Да уж вся деревня гудит: к Гарибальдиподружка из телевизора приехала. Чаю хотите? Хотя вы, наверное, особенныйпьете, не из магазина?

Я собралась сказать домработнице, что привыклапить амброзию и закусывать ее черной икрой в швейцарском шоколаде, ноудержалась. Еще подумает: это правда. Лучше сразу, без долгих вступлений задатьЗинаиде пару вопросов.

– Вы садитесь, – продолжала онаисполнять роль гостеприимной хозяйки, – в кресле устраивайтесь.

Меня охватило сомнение. Чтобы беседапротекала, как любят говорить журналисты, «в теплой, дружественной обстановке»,мне лучше воспользоваться креслом. Но оно выглядело отвратительно засаленным, априкрывающий его гобеленовый коврик большинство женщин постеснялось быпостелить как половичок у двери. Наверное, Дана никогда не заглядывала к Зине вгости, потому что в противном случае не наняла бы Зину. Особа, живущая в такомужасающем беспорядке и в столь невероятной грязи, явно не способна быть хорошейприслугой.

– Вы знаете, что случилось сГарибальди? – спросила я, осторожно устраиваясь на краю табурета (вдеревянной мебели хоть не живут клопы).

– А то нет! – всплеснула рукамиЗинаида. – Из окошка она упала. Наши тут до хрипоты доспорились. Одниталдыкают: она с собой покончить хотела, потому что без мужика жила. Но мы-то свами знаем: это неправда!

Я пожала плечами, а Зина продолжала:

– Не было у ней поводов кидаться сверху,случайно вывалилась. Наверное, воздухом подышать хотела. Очень уж головоймучилась! Когда похороны?

– С ума сошла? – забыв о вежливости,воскликнула я. – Дана жива, скоро поправится.

– Да? – протянула неряха. – АКатька сказала, что ее до больницы не довезут, травмы серьезные.

– К счастью, Катя не специалист, –отрезала я. – Гарибальди в реанимации. А откуда вы о привычках Данызнаете?

– Полы я у них мою, навидалась, как онаот башки мучается. Правда, в последнее время ей лекарство помогало.

– Какое? – насторожилась я.

Зина закатила глаза.

– Ща вспомню… типа ацетон название…

– Рецитол?

– Оно самое! Я ей достала, –похвасталась Зина. – Дорогое, зараза, – пять тысяч рублей!

– Действительно, недешево, –согласилась я. – Тяжело было добывать таблетки?

– У меня знакомая в аптеке за прилавкомстоит, – охотно пояснила Зина. – В Москве работает, любое лекарствоотпустить может, даже из списка «А», но за деньги.

– Ясно. Может, вы в курсе, кто Данерецитол прописал?