Учись слушать. Серфинг на радиоволне - Марина Москвина

Она почему-то ответила:

– Не выйдет.

Потом мне объясняли, вроде Камбурова подписала какую-то мятежную петицию – то ли в защиту прав человека, то ли против того, чтобы вводить наши войска куда ни попадя…

– Эт-то мы еще посмотрим! – я почувствовала себя Дон Кихотом с медным тазом на голове, скачущим защищать свою несравненную Дульсинею. – Где встречаемся?

– Я сегодня выступаю на вечере в Колонном зале. Так – сборная солянка… Можем встретиться в полшестого на «Площади Свердлова». Я буду в белом милицейском тулупе.

– Вот и я тоже, – обрадовалась я. У меня как раз белая дубленка-самопал, скорняк на станции Болшево продал из-под полы.

А сама подумала: «Да я вас и в космическом скафандре узнаю».

В метро народу! Все с работы возвращаются. И в людском водовороте, никем не узнанная, поджидает меня певица Елена Камбурова.

Мы поприветствовали друг друга: я – восторженно, Камбурова – нейтрально. И зашагали в милицейских тулупах деловыми походками прямо в служебный вход Колонного зала. У нее на плече сумка с концертным костюмом. У меня «Репортер». Я на седьмом небе от счастья. А она, я вижу, мрачнее тучи.

Тут она мне и говорит:

– У меня аккомпаниатор заболел.

– Вот черт, – говорю, – а что же делать?

– Просить кого-нибудь придется. Как я этого не люблю!

– Кто ж любит, – сказала я понимающе.

Ну, мы пришли, скинули тулупы. И с места в карьер начали беспокоиться насчет аккомпаниатора. Все ходят довольные – Иосиф Кобзон, Лев Лещенко, Валентина Толкунова. А мы с Еленой Камбуровой все в заботах, глядим на них исподлобья и держимся особняком. Я даже не помню, поздоровались мы с кем-нибудь или нет. Как в разных мирах несоприкасающихся.

К нам вышла женщина – как говорится, без праздника в душе. И строго сказала:

– Давайте ноты, попробуем.

Камбурова протянула ноты и понуро поплелась за ней к роялю. Невооруженным глазом было заметно: эти люди не созданы друг для друга. Что и не замедлило подтвердиться.

Аккомпаниаторша играла то слишком громко, то не в меру акцентированно, то чересчур бравурно – словом, однозначно. Не было в ней трепетности, зыбкости, вот этой игры теней и лунного света, присущей Камбуровой, шелеста листвы или звука набегающей волны. И в то же время – темной глубины, безутешности, неутоленности. Короче, «Капли датского короля» в ее исполнении смотрелись обычной валерьянкой.

Я сидела в углу на столе и переживала за Камбурову. Она пробовала и так, и эдак, приноравливалась, обрывала и начинала сначала. Иногда она бросала на меня взгляд утопающего. А я ей подавала ответные знаки: мол, ничего, все образуется, только не надо отчаиваться. О, не так уж и плохо!

Хочется думать, ей было чуть легче оттого, что в эту трудную минуту на чужом для нее празднике, подчеркнуто официозном, в парадном, чрезмерно освещенном тяжелыми хрустальными люстрами, многолюдном Колонном зале, за кулисами, на обшарпанном столе, свесив ноги, сидел один человек, который ее понимал.

Расстроенная, рассерженная, Камбурова переоделась в бархатный костюм и шелковую кофту с жабо. Черным карандашом подвела глаза – вот и весь грим. Тут ее объявили. Она отправилась на сцену, а я в зрительный зал.

Это была полностью не ее публика. Неодолимая пропасть лежала между зрителями и певицей. Колонный зал показался мне драконом, которому привели на съедение принцессу.

– пела Камбурова, будто потерявшаяся на огромной сцене, – песни из спектакля «Глазами клоуна» Генриха Бёлля. В них слышались и вызов, и мольба, и горечь, и неусыпная боль, нежность и какая-то светлая печаль. Однако публика громко разговаривала, кашляла, шуршала обертками от конфет…

Я включила магнитофон, пытаясь записать это удивительное пение, но оно почти не пробивалось сквозь глухую стену равнодушия зрительного зала.

В черном бархате она казалась нарисованной тушью на полях стихотворения чьей-то легкой рукой. Ее не слушают? Ну так что ж? Разве это важно? Стоит ли соловью заботиться о таких вещах? В кольце непонимания: впереди – «закрытая» публика, за спиной – беспонтовая аккомпаниаторша, ни к дереву прислониться, ни на камень опереться. Ясно, что пора сматывать удочки.

Но, возвысив голос, Камбурова запела «Песню клоуна»:

Увы, публика осталась безучастной к переживаниям доброго клоуна. Мало того, она откровенно заскучала. Хорошо что не затопала ногами, а ведь могла бы и помидором бросить. Вот такие простые, жестокие люди сидели в креслах Колонного зала Дома союзов.

Я скорее побежала за кулисы. Ни слова не говоря, мы с ней надели наши милицейские тулупы и стали спускаться с лестницы, а вслед нам неслось:

– Стою на полустаночке, в цветастом полушалочке, а ми-имо-о про-олетают поезда. А рельсы – так уж водится, за горизонтом сходятся, где-е ж вы, мои весенние года-а?

– Вот это они будут слушать, – горестно произнесла Камбурова с видом гонимого ветрами короля Лира.

Боюсь, того праздничного вечера в Колонном зале Дома союзов хватило, чтобы погасить мою иллюзию – мол, актрисой быть лучше, чем «трое суток не спать, трое суток шагать ради нескольких строчек в газете…».

Жаль, я тогда еще не слыхала о четырехкратном отрицании тибетского мудреца Нагарджуны:

– Ни это, ни то, ни оба, ни один из них.

* * *