У каждого свои тараканы, или – Шаги к дому - Юлиана Лебединская

– От первого брака. Она с мамой живёт, чтобы не видеть всего этого. Но я денег даю, что заработаю. Ты не думай, я на базаре овощами торгую. У этих, – махнула рукой на кусты, – бабки почти никогда не беру. Это, скажем так, услуга за услугу. В хороший садик дочку пристроить, продуктов или детской одежды купить, или игрушек. Врача проверенного, если надо. Тому же Ваське, дураку, подработку какую-нибудь подогнать.

Она провела по макушке ладонью – на ладони остался пучок волос.

– Целый клок выдрал, сволочь, – прошипела Светка.

– За что он тебя? – спросила Лариса и прикусила язык.

Какое её дело? Но Светка ответила:

– Я, конечно, им услуги за услуги оказываю. Но это не значит, что можно меня бить и издеваться, как ему угодно. То есть, один раз я вытерпела его извращения за то, что дочку к осени одел, а потом сказала – извините-прощайте. А его это заело, – она опустила голову, заговорила глуше, – что какая-то шлюха смеет отказывать. Оскорбился донельзя. Заявил, что я нифига ещё одежду не отработала. А что он думал? Я всю осень буду в синяках ходить? Ох, боюсь, как бы и тебе мстить не начал. Ещё и стекло это…

Она мазнула взглядом по окну, встала.

– Пойду я.

– А он не…

– Не думаю. Дома его ждут – жена, мать, дети – на год и два старше моей, для них он примерный семьянин. А для садистских штучек – такие, как я существуют. Которых не жалко. Сам сказал.

До утра Лариса не находила себе места. То вспоминала опухшее Светкино лицо, то представляла себе её дочку – для неё мама тоже «примерная»? Когда подрастёт, оценит жертву матери или назовёт «шлюхой»? То вставал перед глазами Рогатый Вася, рассказывающий всем, какая шалава его жена…

А утром хозяйка киоска, смуглолицая и шустрая Алиша, объявила, что вычтет стоимость окна из её зарплаты.

– Сначала пиво, теперь стекло. Почему все неприятности случаются на твоей смене? И как ты смеешь не принимать бутылки у людей? Мне Мила рассказывала…

Лариса выслушала все претензии молча. После чего также молча принялась собирать вещи. Хозяйка насторожилась:

– Ты что задумала?

– Зарплату за эту неделю можете оставить себе. Надеюсь, она стекло покроет.

– Но ты ещё не доработала неделю. Кто ночью торговать будет?

Лариса пожала плечами.

– Может, Мила? Или вы.

И, отодвинув остолбеневшую Алишу, пошла прочь. И с каждым шагом становилось легче.

* * *

Горнило метался по потолку. С тех пор, как от Ллары с Ладушкой вернулся, никак успокоиться не мог. Уже почти сутки не ел, не пил, только скрёб лапками побелку и посыпал мелом головы соседей.

– По-моему, он совсем того, – прогудел Горовушка, которому, напротив, становилось всё хуже. Вот и сейчас лежал с мокрым полотенцем на голове и даже на жизнь жаловался без прежнего азарта.

– Двинулся, бедняга. А ещё говорят, у алкоголиков крыша едет. Ха! Я, вот, сколько уже пью – и ничего.

Зазвенела от столкновения с Горнилом люстра, шлепнулся на диван очередной пласт мела.

– Нет, ну осточертел он мне! – воскликнул пьяный-Ик и запустил в бегуна стаканом с виски.

Мокрый и обескураженный Горнило приземлился на пол.

* * *

Горовин выжимал педаль газа на полную.

Перед глазами стояла омерзительнейшая сцена.

Милка, сокрушающаяся, что «урод какой-то стекло ухайдокал, не подумав, что здесь кроме этой гордячки ещё и другие люди работают». Едва уловимые нотки злорадства в её голосе настораживают Горовина.

– Ты никак рада её несчастью?

– Может, гонору поубавится. А то ходила такая вся из себя ко-ро-лева, думала, она лучше других, тьфу. Ещё и спасительницей себя возомнила – зачем всяких шлюх ночью в киоск пускать? Вот и получила по заслугам. И вовремя. Я бы до сентября её не выдержала.

– В смысле, до сентября…

Вот и вышло, что Лариса уволилась, а у него даже номера телефона её не осталось. Он даже фамилии её не знает. Зачем? Ведь она всегда под рукой, в киоске за домом. Дурак! Три дня пытался у Алиши выспросить телефон, адрес, что-нибудь. Безуспешно. Милка зато названивает по двадцать раз на день, смс-ки шлёт и искренне не понимает, почему он не берёт трубку. Что она сделала не так?

На четвёртый день Горовин напился.

На пятый опохмелился и отправился развозить булочки. Нехорошо, конечно, с перегаром за рулём, но он водитель опытный, авось обойдётся. Алкоголь – ерунда. Хуже, когда перед глазами то гордая Ларискина улыбка, то Милкина мерзкая ухмылочка, всплывают, заслоняют дорогу.

Столб возник перед глазами совершенно неожиданно. Горовин успел выкрутить руль, затормозить, но всё же – удар и искры из глаз…

* * *

Тряхнуло.

Сильно.

Да так, что Грегори едва удержался за край попавшегося под руколапу сознания. Это оказалось сознание Милки. Дежавю, однако, подумал таракан, открыв глаза. Он долго тряс головой, сидя на полу, туман перед глазами вскоре развеялся, но остался звук. Тонкий, пронзительный, словно комар в ночи. Грегори обернулся и увидел плачущую Милашку.

– Что с тобой?

– Ой! Ты очнулся. Ну, хоть ты-ы-ы…

– С остальными – что? С владетелем?

– Владетель-то ваш головой стукнулся, вас всех троих из его сознания и вынесло. Горовушка с Иком целый день кругами бродили – не могут войти, хоть вешайся. И мне без них хода нет в квартиру. Ик, в итоге, напился, и они ушли неведомо куда. А моя владелица без вашего – пропадё-ё-ёт.

– То есть, он жив? Горовин?

Милашка подняла на Грегори заплаканные глаза.

– Жив, что ему сделается. Сотрясение небольшое мозга его бестолкового. Может, хоть тебя оно пропустит?

Грегори встал и, пошатываясь пошёл к дому, гадая, можно ли его уже считать бывшим? В квартире царил бардак! На полу валялась люстра, диван похоронен под грудой кирпичей и кучей мусора. В потолке зияла дыра. Грегори встал на табурет, заглянул в дырку. А ничего так квартирка. Чистенькая, светлая. Откуда-то справа доносился голос Горнило – таракан-хамелеон, напевая, вовсю хозяйничал в новых владениях. На новом уровне.

Грегори осторожно спустился с табурета и на цыпочках вышел за порог.

– Ну что?! – набросилась на него Милашка.

В глазах её горела надежда. Если Грегори прошёл, то наверняка и её провести сумеет. Пусть не сразу, но она подождёт. День, месяц, год…

– Я не останусь. Мог бы, но не буду. У нашего Николая Горовина, судя по всему, теперь совершенно новая жизнь наступит. И никому из нас в ней не место.

Милашка заскулила, но вдруг вытерла слёзы и резко успокоилась. Принюхалась, пошевелила усами.

– А