Жена для генерального - Мария Коваленко

Видел же, что это совсем другая мышка. Более сильная и требовательная. Прошедший год закалил не только меня. Но я тянул с последним признанием как идиот.

– Когда это было? – К самому уродливому шраму на бедре, которого недавно касались тонкие пальцы, прижались губы. Дорожкой из поцелуев прошлись по нему от начала до конца. Нежно, ласково. – Пожалуйста, расскажи мне.

От этой отчаянной просьбы у меня за грудиной все замерло. Смотреть на мышку стало больно. Язык не поворачивался начать говорить. Не сказка ведь, не счастливая история... Но только медлить и мучить Аглаю ещё сильнее я уже не имел права. 

– Пять месяцев прошло, – прохрипел, как древний старик. – Даже чуть больше. Я только собрался вас забрать. Не мог жить раздельно. Но не вышло.  

Аглая.

Когда Марат закончил свой рассказ, я ощутила себя раздавленной, будто гусеничный бульдозер по телу прокатился. С пола подняться не хватило сил, да и не хотелось.

Здесь было прохладно, удобно и надежно. Ниже уже не упасть. Не пошатнуться от слабости, сковавшей по рукам и ногам.

Как же удобно было думать, что хотя бы Марату этот год дался легко. Что, пока я загибалась от бессонных ночей, колик, первых детских болезней и тоски, он продолжал жить той жизнью, что и до меня. Забрасывал себя делами, варился в сделках и расследовании. Приходил домой уставшим и засыпал, не мучаясь от воспоминаний о нас.

На работе порой дни пролетали как часы. Иногда и месяц мог пронестись так быстро, что не верилось календарю.

Но я ошибалась.

Свежие шрамы и без самого Марата отлично рассказывали, как именно он «развлекался». Саше было всего два месяца, а ее отец мог уйти от нас навсегда. Не очнуться во время одной из операций или не добраться живым до больницы после ранения.

Он не расслаблялся и не отдыхал. Выживал. Как мог. За пределами человеческих возможностей.

Трясло от этого.

Сейчас мы оба находились в безопасности, но паника мешала нормально дышать и не давала отлепиться от ног Марата. Я не позволяла ни опуститься рядом, ни сдвинуться. Сидела, обхватив его колени, и не отводила взгляда от шрамов.

Кровь в жилах стыла.

«Пять операций», «потеря крови», «остановка сердца», «реабилитация» – мой мозг отказывался воспринимать картину целиком. Вместо этого он цеплялся за слова и словосочетания, как за маяки.

Так было проще. Так не думалось о том, что Марат больше месяца был таким же слабым и зависимым, как и наша маленькая дочь.

Он заново учился ходить, не мог есть привычную пищу и постоянно чувствовал боль. И ведь даже никого не было рядом. Этот невероятный, потрясающий мужчина спрятал всех от преследования. Жил тем, что каждый день обеспечивал нашу безопасность. А когда самого коснулась беда, остался один на один с больничными стенами.

Ссадины Ильи и его выбитый зуб теперь казались такой мелочью... пылью, ради которой не стоило даже задерживаться с ним и на минуту.

«Рыцарь в сверкающих доспехах»... Кто бы еще говорил?

– Если бы я только знала... – не помню, сколько раз за исповедь Марата я повторила эту фразу, но все казалось, что мало.

Если бы я только могла заподозрить, что ему плохо...

Если бы почувствовала...

Если бы знала, как мучается один...

Если бы верила в него чуть сильнее...

У меня даже слез не было. Они словно все вытекли еще в загородном доме. Сейчас по щекам текла водопроводная вода, а в жилах – что-то совсем не похожее на кровь. Скорее на кислоту – адский раствор из страха, стыда и бессильной злости.

– Я могла тебя потерять... Ты вообще понимаешь это? – Окажись здесь Герасимов, убила бы его голыми руками. Задушила бы, не посмотрев на разницу в силе, возрасте и весовых категориях. Злости было так много, что справилась бы. Внутри даже ничего не ёкнуло бы о «не убий».

Мужчины могут позволить себе благородство. Они сильнее. А женщины – нет.

– У меня были вы. Я бы не умер. Не имел права. – Марат лишь отмахнулся.

– Твоё сердце во время четвёртой операции врачи так же запускали? Сказали, что оно права не имеет останавливаться?

– Я был немного не в состоянии, чтобы запомнить.

Он все еще пытался изобразить, что ничего страшного с ним не происходило. Защищал меня, хотя я видела, как самого потряхивает.

Пальцы в моих волосах постоянно путались. То сжимали пряди, будто от ярости. То вдруг выпускали – как от бессилия. 

Мой сумасшедший, замечательный любимый. До фанатизма заботливый со мной и совершенно безжалостный к себе.

– Я бы тебя даже на том свете достала. Ты знаешь это? – Я изо всей силы прижалась лицом к ногам и зубами скользнула по коже.

– Чтобы еще раз отхлестать по щекам или сообщить, что выбрала доктора?

– О да! Доктор – это отличная идея. Ни одного шрама, ни одной тайны. Срочно звони своей охране, пусть останавливают! – Не удержалась, все же укусила его чуть выше коленной чашечки.

– Ты с ним со скуки помрешь! – Со злым рыком Марат рванул меня вверх и спиной припечатал к стене. Лопатками к холодному кафелю. Садист! Любимый...

– Скука?.. Как интересно! – Я умышленно медленно облизала губы. – Уже и забыла, что это такое. А вдруг понравится?

Весь тот туман, что стоял в моей голове прошлую неделю, неожиданно развеялся. Все терзания, сомнения... От них ничего не осталось. Был только он, Марат, сшитый заново для меня. Тот, которого однажды полюбила так сильно, что готова была простить измену и умолять забрать к себе назад.

Тот, которого сейчас любила еще сильнее.

Казалось, невозможно это. Как одного и того же человека полюбить дважды? Как любить больше, когда и раньше от чувств разрывало на куски?

Но на душе такое творилось... Я гладила Марата по груди и чувствовала, как его сердце рвется навстречу. Смотрела в глаза и видела свою собственную, только помноженную на боль, тоску.

– Всё ещё рекомендуешь выбрать доктора? – Адреналин ударил в голову, обрубая все сомнения.

– Больше нет. Он тебя даже стонать заставить не сможет!

Марат еще держался, но бешеный взгляд и желваки на скулах выдавали его с головой.

– Считаешь, только ты на такое способен?

Никакого сожаления или боли больше не было. Никогда еще так остро я не чувствовала, как соскучилась по нему.

Будто в прошлое вернулась. В наше «начало». Только потеряла где-то по дороге смущение и всю свою прежнюю робость.

– Я ради тебя на что угодно способен.

Жадные губы впились поцелуем в мою шею. Язык, оставляя горячую дорожку, заскользил к мочке уха. Неспешно. Щекоча. От тяжелого дыхания пальцы на ногах поджались.