Посмотри на неё - Лори Элизабет Флинн

Моим родителям нравился Марк. Он был «таким хорошим мальчиком». Таким «вежливым». Естественно, ведь он следовал за Бэком, который не был образцом для подражания, так что Марку было легко произвести на них хорошее впечатление. Бэк никогда не приходил на семейные ужины. Он никогда не жал руку папе и не обещал заботиться о его дочери.

Я нахожу Табби устроившейся на диване за просмотром фильма. Я делаю растяжку рядом со стеной и вижу, что Табби читает с маминого iPad: новую статью. Ту же самую на BuzzFeed[16], которую читали Лорел и Сидни после тренировки. У статьи кликбейт-заголовок: «То, что эта девушка сделала после ссоры со своим парнем, вас шокирует».

Губы Табби растянуты в улыбке. Они у нее накрашены помадой – по факту, не только губы у нее накрашены, – хотя из дома Табби не выходит.

По крайней мере, она говорит, что не выходит. Но мама и папа не все время дома, чтобы следить за ней. Мама работает учителем в начальной школе, а папа ортодонтом, так что, их целый день нет дома. Папа даже ставил брекеты Марку, когда тот еще был подростком и задолго до того, как он стал частью нашей жизни. Иногда я представляю, как неловко, должно быть, Марк себя чувствовал, когда впервые заехал за Табби к нам домой. Папа ведь досконально знает его рот изнутри, потому что он некогда мучил Марка подтягиванием дуг и надеванием резинок. Папа понимал, как устроен рот Марка, но при этом он верил каждому слову, которое оттуда вылетало.

– Как ты вообще можешь это читать? – срываюсь я. – Не делай посещаемость этого сайта еще больше. Ты правда хочешь знать, что про тебя говорят?

Табби откидывает голову назад, чтобы показать мне язык.

– Бридж, да ладно тебе. Лучше знать, что говорят, чем гадать, что же скажут. Все и так знают. Почему же мне не нужно этого знать?

Наверное, в этом есть смысл. Табби имеет право знать. Я занимаюсь бегом. Я готовлюсь к каждому забегу, к каждой тренировке. Она тоже готовится. К своему следующему походу в школу. К тем так называемым фактам, которые люди будут выплевывать ей в лицо. К следующему походу на вечеринку, где какая-нибудь злобная девчонка спросит, кого она собирается сегодня вечером убить. Табби хочется обладать всей информацией, хотя я и не знаю, что она будет с ней делать.

– Может, я просто сбегу, – внезапно говорит она, откладывая в сторону iPad. – У народа появится новый повод для разговоров. Что у меня тут вообще есть?

Она смеется, но ее глаза наполняются слезами.

– У тебя есть я, – отвечаю я.

– На какой срок? – почти шепотом спрашивает она. – Ты тоже от меня отвернешься.

Табби хватает iPad и стремительно уходит вверх по лестнице, после чего хлопает дверью своей спальни так сильно, что от этого дрожит весь дом. У меня тут же появляется мысль: «Готова поспорить, что репортеры снаружи это слышали». Готова поспорить, они уже вплетают этот звук в паутину бреда, которую соорудили вокруг моей сестры, ставшей их черной вдовой.

Я пишу Элли, когда не могу заснуть, потому что мой мозг перебирает все возможные вещи, которые может сотворить Табби в порыве чувств. С другими. С собой.

«У нее сдали нервы. Она грозилась, что сбежит из дома. Мне кажется, она правда может так сделать».

Элли отвечает почти сразу: «Не сделает. Дата суда назначена. У полиции к ней вопросы. Она знает, что побег только все усугубит».

В словах Элли чувствуется уверенность, которой недостает мне. Как будто она знает свою версию Табби лучше, чем я знаю свою.

«У меня дурное предчувствие, – печатаю я, затем выдерживаю паузу, прежде чем отправить остальное. – Мне кажется, она сделает что-то нехорошее».

«В каком смысле нехорошее?» – отвечает Элли, но я откладываю телефон, не отвечая, либо потому, что я не знаю, что сказать, либо потому, что мне не хочется это говорить.

На следующий день мама конфискует iPad. Табби и без него дерганая. Она неустанно расхаживает туда-сюда из кухни в гостиную и из одного конца коридора в другой, шаркая обутыми в тапочки ногами.

– Они ничего не найдут, – говорит она мне. – Они думают, я храню все секреты.

– А ты не хранишь?

Она перестает расхаживать и хватает меня за руку так сильно, что мне становится больно. Ранее она накрасила мне ногти от скуки, и они все еще смотрятся безвкусно. Табби настояла на черном цвете.

– Им обо мне известно все, – шипит она. – Если они сложат вместе мозги всех своих тупых голов, то у них хватит интеллекта на одного полноценного человека.

Это последнее, что Табби говорит до того, как мы обе засыпаем. Я просыпаюсь от шума, огней и холодной уверенности в том, что каким бы плохим ни было положение вещей, в скором времени оно станет намного хуже.

ВОТ ЧТО ПРОИСХОДИТ во время ареста девушки.

Полиция подъезжает к ее дому. Может, копы выглядят самодовольными, потому что они никогда не верили ее словам. Может, они действуют жестче, чем необходимо, когда надевают на нее наручники на глазах у ее родителей и сестры. Они говорят ей, что она имеет право хранить молчание. Как будто они будут слушать ее, даже если она будет кричать.

Они говорят ей, в каком преступлении она обвиняется: в убийстве Марка Форрестера. Они замечают ее узкие джинсы и макияж, хотя уже одиннадцать вечера. Они видят собранную дорожную сумку и спрашивают, куда она собралась. Эта маленькая негодяйка думала, что ей все сойдет с рук. Она думала, что всех обманула при помощи своих больших глаз и сочиненной истории, в которой абсолютно невиновна. «Мы пошли в поход. Мы хотели насладиться видом. Он наклонился слишком сильно вперед. Мы. Мы. Он». Ни разу не было «я». Она ничего плохого не сделала.