Тварь размером с колесо обозрения - Владимир Данихнов

Я снова взял в руки электронную книгу: осторожно, чтоб не задеть капельницу. Спина болела от долгого лежания на одном месте; я попытался улечься на бок и увидел тварь. Это было непривычно после стольких дней без нее. Первым моим желанием было выдернуть иглу из вены и сбежать. Настолько натурально и страшно это выглядело: черная тень стояла в противоположном углу помещения среди медицинских приборов, согнувшись в три погибели; это существо представляло собой скорее игру света и тени, и отчетливо его разглядеть можно было, только если глядеть под определенным углом. Помню, подумал, что это, наверное, какой-то из препаратов химии вызвал галлюцинации. Врач ничего о таких побочных эффектах не говорила; в основном волновалась за мои почки, потому что химия нефротоксична, напоминала, что надо больше пить жидкости, но мало ли. Я чувствовал, как безумие накрывает меня с головой. К счастью, тварь не двигалась. Однако я знал, что она на меня смотрит и чего-то ждет. Cразу вернулись воспоминания о ней: наши случайные встречи в Аксайских штольнях, в заброшенных зданиях и так далее. Все это было с ней и со мной. Когда я подарил твари место в своей книге, она на какое-то время почти исчезла; потом я узнал о диагнозе, и она исчезла совсем; и вот появилась вновь.

— Эй, Наташа! — громко позвал безносый. — Банка почти докапала!

От его крика я вздрогнул и повернулся; тварь стала невидима. Я попытался снова лечь, как надо, чтоб видеть ее, но это не помогло: в углу было пусто. В помещение быстрым шагом вошла медсестра Наташа: так, что это тут у нас, и правда почти все докапало, ах, какой молодец, давай поставим новую баночку.

Я извивался как уж, пытаясь найти правильный угол обзора, чтобы различить тварь. Медсестра Наташа, сменив банку с лекарством у безносого, подошла ко мне, посмотрела с сочувствием:

— Устал? Ну ничего, не так много осталось.

Мне действительно оставалось лежать тут не так уж и много: может быть, часа два.

Когда это мучение наконец закончилось, я встал и с удовольствием размялся. Посмотрел на безносого: рядом с ним оставались еще полные банки. Судя по всему, для него капельница затянется до полуночи. Было очень его жаль. Хотелось сказать, как тут обычно говорят, выписываясь или прощаясь с тем, кто выписывается: выздоравливайте. Здесь все говорят «выздоравливайте», и врачи, и пациенты; как будто слово может помочь.

Я ничего не сказал безносому; молча ушел. Выходя, еще раз глянул в угол, где стояла тварь: никого. Я подумал, что это неудивительно: ремиссия кончилась, мой психоз вернулся.

Яна успела побывать на консультации у заведующей отделением опухолей головы и шеи без меня, и та подтвердила, что лучей для победы над рецидивом не хватит; нужна операция. Яна сказала, что заведующая смотрела на нее с большим сочувствием, раньше она так не смотрела; как будто все теперь ясно. Яна вышла от нее в слезах. Мы стояли и обнимались; начался дождь. Я сказал: ну ничего, что-нибудь придумаем. Давай пока пойдем домой; тут мы уже ничего сделать не сможем. Мы вызвали такси. Помню, возле проходной онкоинститута пожилая толстая женщина подходила к прохожим и предлагала жилье. Подошла и к нам. Мы сказали, что жилье не нужно, спасибо. Она сказала: давайте я вам все-таки дам свой телефон. Мы сказали: нет, спасибо. Женщина сказала: ну отдадите кому-нибудь, вдруг пригодится. Мы сказали: ладно, давайте. Такой вышел ничего не значащий диалог; слова произносились, слова были не важны. Приехала машина. По привычке мы уселись рядом на заднее сиденье, взялись за руки. Я повторил: ничего, что-нибудь придумаем. Если Павел Викторович не берется за операцию, это не значит, что не возьмется кто-нибудь другой, верно? Яна кивнула: да. Она оживилась: да-да-да, точно!

Мы вернулись домой. Мама встретила нас печальным взглядом: ну как? Яна покачала головой. Мама сказала: ясно. А мы тут с детьми играли. Нам навстречу выбежала Майя: мама, мама, смотри! Она показала Яне свой рисунок. Из гостиной, смущенно улыбаясь, выглядывал Влад. Яна сказала: ладно. Ничего страшного еще не случилось. Сейчас я быстро приму душ, соберусь с мыслями, и мы придумаем, что делать дальше.

Чуть позже Яна написала пост в фейсбуке, где описала наши злоключения. Помню, кто-то, кажется, Эрик Брегис в личку предложил вариант с киберножом; он видел передачу по телевизору, таким образом работают с небольшими опухолями в голове. А у меня опухоль не больше сантиметра. Идея показалась удачной. Но нам в первую очередь нужна была консультация нейрохирурга: человека, который занимается подобными опухолями. В интернете поднялась новая волна перепостов. Кроме того, мы поискали сами в интернете и нашли несколько мейлов врачей, в том числе одного известного доктора из Питера; мы написали ему письмо с описанием нашей ситуации, приложили фото орбиты глаза, которую сумели сфотографировать на Янин телефон; спрашивали мнение, можно ли справиться с опухолью облучением или без операции не обойтись. Нашли вариант с доктором из Обнинска, который занимается фотодинамической терапией уже много лет; написали ему. В фейсбуке через личку Яна проконсультировалась с онкологом Ивановским из Краснодара, который был у нее во френдах; он тоже был за операцию. Яна спросила у него про фотодинамическую терапию; он отнесся скептически. В случае некоторых неагрессивных опухолей вроде базальноклеточного рака она, вероятно, и смогла бы помочь, но в случае агрессивного рецидива — вряд ли. Он добавил, что это, впрочем, только его мнение, а он по ФДТ не специалист. Так что мы все равно ждали ответа из Обнинска. Тем временем критик Валерия Пустовая, известный человек в литературной среде, написала Яне, что попробует связаться с нейрохирургом Кащеевым; она с ним знакома (он печатает свои стихи в толстых литературных журналах), так что можно с ним поговорить. Тогда мы еще не знали, но именно эта ниточка впоследствии не оборвется: на следующий день Яна поговорит с Кащеевым по телефону. Объяснит ситуацию: все доктора в онкоинституте предлагают операцию; и только профессор Светицкий, который оперировал Володю, настаивает, что новая операция навредит, и предлагает лучи. Кащеев согласится с мнением профессора. Понимаете, скажет он, профессор Светицкий делал эту операцию. Он точно знает, до какого предела дошел. Вероятно, он знает, что, если сделать операцию, откроется ликворея, которую ему не закрыть; в любом случае стоит доверять именно его мнению, а не мнению врачей, которые на операции не присутствовали, которые не копались в голове у пациента.

— Что же нам делать? — спросит Яна.

— Я вам дам номер специалиста именно по таким опухолям, — скажет Кащеев. — Он отличный хирург, работает в институте нейрохирургии Бурденко в Москве. Свяжитесь с ним.

Жизнь проходила в двух, а то и в трех параллельных потоках. В первом потоке мы с Яной барахтались в интернете: гуглили новые передовые способы лечения, пытались связаться с врачами по сети. Во втором потоке был онкоинститут: там все двигалось по заведенному порядку. Я снова попал в десятый кабинет поликлиники; все анализы были сданы, УЗИ шеи и внутренних органов сделаны, рентген легких проведен, метастазов не найдено; мне опять предложили операцию. Я сказал: но ведь Павел Викторович против. Мне сказали: против или нет, это не имеет значения. Сделать надо, и он обязан сделать. Но, конечно, это ваша жизнь и вам решать. Я сказал: можно немного подумать? В ответ мне вздохнули: конечно, можно. Я вышел из десятого кабинета. Мы с Яной спустились вниз. Давай снова поговорим со Светицким, сказала Яна. Было сыро, асфальт блестел, на поверхности серых луж застыла бензиновая радуга. Возле церквушки напротив отделения опухолей головы и шеи старушка отсчитывала поклоны, не переставая креститься. Яна сказала: давай подойдем. Мы подошли к церкви: Яна перекрестилась. Сказала мне: и ты перекрестись. Я сказал: да ладно тебе. Яна сказала: ну, пожалуйста. Я перекрестился. Пожалуйста, Господи, помоги, сказала Яна. Мы постояли немного возле церкви. Было тихо. Никто ничего не произносил, даже природа утихла. Яна сказала: пошли. Мы поднялись в кабинет к профессору. Светицкий старался на меня не смотреть. Притворялся, что возится с бумагами. Яна объяснила ситуацию: в десятом кабинете сказали, что операцию профессор все равно обязан сделать, потому что против только он, а все остальные врачи — за. Светицкий сначала усмехнулся. Сказал, что не доросли — указывать ему. Что-то еще. Мы с Яной сидели и смотрели в пол. Нам было все равно, кто дорос, а кто нет. Нам было не важно, какие там разногласия у профессора с другими врачами. Нас волновало другое.