Петербургский ковчег - Сергей Михайлович Зайцев

Аполлон уже заметил, что Милодора любила рассказывать обо всем обстоятельно, и эта обстоятельность придавала ее монологам повествовательный характер. Аполлон советовал ей совершенствоваться далее в сочинительстве романов и не оставлять сего кропотливого труда на последней странице «Золотой подковы»... Милодора не говорила, а повествовала; должно быть, сочинительство у нее было в крови. А это довольно редкий дар Божий...

Им было так уютно под укрывавшим их от мира балдахином, так волнующе хорошо вдвоем. Город давно уж пробудился, из-за окна слышались то крики извозчиков и перестук колес по мостовой, то приглушенный говор людей, то далекий звон колоколов...

Милодора была так прелестна!.. Она как бы светилась розовым в том рассеянном солнечном свете, что достигал ее. Даже теперь, после близости, она оставалась для Аполлона тайной. Он не знал, любит ли Милодора его, а она не говорила. Он провел ей рукой по щеке — это была тайна; потрогал жесткую на ощупь бровь, потом тоненький носик — и это была тайна; губы, округлый подбородок... Но средоточие тайны было в глазах.

Они вдруг стали насмешливыми.

...Помянув своего покойного супруга, Федора Лукича Шмидта, Милодора задумалась на минуту, и Аполлон заметил, что глаза ее, только что бывшие насмешливыми, вдруг как бы потускнели.

Федор Лукич был глубокий старик и, конечно же, не являл собой образец мужественности. По всей вероятности, не являл он такой образец никогда — с этим согласился бы любой, кто знал его. Но немужественность его образа не мешала ему довольно красноречиво разглагольствовать о женственности образа Милодоры... Он ведь взял ее совсем молоденькой, еще не сложившейся как личность, и выражал теперь свое желание, чтобы Милодора сложилась как утонченная светская дама, с которой не стыдно было бы показаться в высоком обществе (некоторое образование, пожалуй, этому только способствовало бы). Федор Лукич собирался жить вечно...

Старый муж, конечно, не выглядел героем и в постели. Он прекрасно это осознавал и не хотел ничего доказывать Милодоре, он почти не домогался близости с нею. Вообще он предпочитал смотреть, обладать женщиной глазами. И даже не всегда снимал на ночь теплые поярковые сапоги, более напоминающие валенки...

Просьбы, с которыми он обращался к юной супруге, вначале даже пугали ее — лечь так, лечь эдак, согнуть ножку, положить руку сюда... Милодору вообще пугал этот старик; он так злобно вращал глазами, когда ел, — будто волк, у которого кто-то собрался отнять добычу; и говорил при этом о самых безобидных вещах: о том, что китайские зонтики опять входят в моду, или о новом творении архитектуры... Со временем либо фантазии его иссякли, либо он пресытился «видами» обнаженной Милодоры и тихонько мечтал о чем-то новеньком, но он оставил молодую супругу в покое. И она теперь нужна ему была разве что для очень редких выходов в свет и для... согрева в постели-

Выходы в свет Милодору не обременяли. Ей даже нравилось ловить на себе восхищенные взгляды титулованных особ и молодых повес, ей нравились шумные балы с изысканными угощениями и бесконечными светскими разговорами — такими любопытными!.. Она ведь была совсем девочка, и высшее петербургское общество, которое она теперь на дух не переносила, представлялось ей в те годы совершенством ...

А вот делить постель со старым Федором Лукичом Шмидтом — это было на пределе ее сил. С содроганием вспоминала Милодора, какие холодные были у ее супруга коленки. Практически всегда. Ледяные худые костлявые коленки... Ей казалось, что от коленок мужа уже веяло могильным холодом. Это было ужасно!.. Не помогали ни ватные стеганые одеяла, ни наваленные сверху войлоки, ни грелки, ни жаровни, ни помянутые поярковые сапоги. Однажды Милодора даже завела для согрева мужниных коленок собаку. Большую горячую собаку... Федор Лукич не любил собак. И собаки, как подметила Милодора, не любили его. Большая горячая собака ночью больше жалась к Милодоре, нежели к Федору Лукичу, и не выполняла своего назначения. А потом куда-то пропала. Милодора подозревала, что супруг велел дворнику собаку убить...

...С замирающим сладко сердцем Аполлон внимал речам Милодоры. Он, кажется, мог ее слушать вечно... А она рассказывала ему о том, о чем, должно быть, никому еще не говорила, ибо за всю жизнь не было у нее иного сердечного друга. В том окне, через которое лился в жизнь прекрасной Милодоры свет, стоял только Аполлон...

Господин Карнизов, едва только вселился в дом, обратил внимание на хозяйку... Да и, положа руку на сердце, любой господин, не поставивший на своей персоне крест, вправе был спросить себя: можно ли было на нее не обратить внимания?.. Тем более если какой-то человек думает о себе как о явлении значительном — имеется в виду господин Карнизов... Милодора так была хороша!.. И могла составить господину офицеру отличную партию (большой дом в хорошем месте — пусть и не первая линия, — мебель в хорошем состоянии, престижные соседи-домовладельцы, покладистые верные слуги, какая-то деревенька близ столицы, ну и характер, кажется, уступчивый)...

И господин Карнизов однажды прислал Милодоре большой букет цветов с вестовым солдатом. Увидя солдата, Милодора даже не стала спрашивать, от кого букет. Не очень-то польстил ей сей знак внимания, но Милодора не позволила себе отказаться от букета. Да и не было причин обижать столь перспективного жильца.

Милодора поставила букет у себя в гостиной...

Спустя некоторое время господин Карнизов, расценивший отношение Милодоры к нему как благосклонное, прислал ей в подарок миндальный пирог. Милодора подумала, что подарок этот не такой дорогой, чтобы от него отказываться, и приняла пирог. Угостила Устишу и других горничных, попробовала кусочек сама. Потом она призналась Аполлону, что от пирога почему-то пахло тюрьмой...

Еще через несколько дней господин Карнизов, скрипя начищенными до блеска сапогами, явился собственной персоной к Милодоре в кабинет и битый час отвлекал ее от работы рассуждениями о государственном порядке и о влиянии этого порядка на значимость государства в глазах врагов; потом он сказал три или четыре комплимента — просто так, без всякой связи, будто вывалил на голову ворох бумаг, и удалился. Быть может, господин Карнизов считал, что посещением своим добился желаемого впечатления, но Милодоре его комплименты показались навязчивыми, неуместными, — наверное, господин Карнизов с полчаса их сочинял, расхаживая у себя по залу, а потом пришел и выложил, нимало не заботясь о том, изящно ли, тонко ли сказал и соответственно ли его усилия оценены.

Аполлон, понятное дело, не был в восторге от тех знаков внимания, что оказывал господин Карнизов несравненной Милодоре. И успокаивало Аполлона только то, что Милодора относилась к этим знакам внимания с очевидной насмешливостью, хотя и не выказывала этой насмешливости ищущему ее благорасположения господину Карнизову.

Прошло, пожалуй, чуть более недели с тех пор, как господин Карнизов являлся к Милодоре с визитом, и Аполлон уже надеялся, что подобные визиты более не будут повторяться, но вдруг однажды сам столкнулся в дверях с новым поклонником красоты Милодоры...