13 лет назад мне будет 13 - Анастасия Суховерхова

каждый понедельник занималась стиркой, поэтому оставалась в отделении на ночь до вторника, так как очень далеко жила. В поздний вечер, когда уже никого из врачей не было, а только дежурные санитарки, я вернула Марианне кипятильник, пользуясь доверием женщины, потому что много ей помогала. Я научила Марианну как нужно прятать вещи, чтобы их не нашли при регулярном обыске и осмотре палаты, имея тяжёлый тюремный опыт.

Вообще я была настолько умная и хитрая, что, когда у нас не было денег, за проезд в троллейбусе не платила, умудрялась ехать так, что даже контролёров обводила за нос, не поменяв места в транспорте. Люди мне давали прозвища «Штирлиц», «шпионка», «детектив», «прокурор», «следователь» и другие. Я умела задать вопрос так, в котором скрывался скрытый смысл, и по ответу слышала нужную информацию. Например, если мне нужно было знать возраст человека, я спрашивала, в год какого животного он родился, а потом высчитывала. В этом вопросе не было ничего подозрительного, и вряд ли собеседник мог догадаться, что по-другому напрямую я спросила, сколько ему лет.

Однажды к нам в палату резко ворвалась медсестра и стала спрашивать меня, пользуется Марианна кипятильником. До неё дошёл слух, что в соседней палате пили чай, оказалось, Марианна кого-то по доброте душевной угостила чаем, а тот человек кому-то об этом разболтал, так по отделению пошёл слух. Разумеется, девушку не выдала, медсестра мне поверила, потому что я была и у неё в доверии. Я настолько смогла влиться в доверие персоналу и врачам, что по их распоряжению водила Марианну в платную столовую для врачей, так как на больничных поганых харчах вес набрать было невозможным. Марианну одну не отпускали, потому что она могла не есть, а я контролировала её в этом. Она сидела, ела вкусную еду, я смотрела на неё, как она ест, пытаясь, остатки отдать мне, потому что уже не хотела. Я настаивала, чтобы она доедала сама, но так как тоже очень сильно хотела, есть, иногда за ней доедала. Ей и так без того клали большие порции. Такое поручение от врачей мне очень нравилось, ведь я могла выйти из отделения, пройтись по улице. Гуляли мы редко в одном закутке из двухметрового железного забора, потому что над нами располагалось отделение № 10 для пожизненно заключённых педофилов. Когда их выводили гулять, было много шума, у нас в отделении закрывались все двери, потому что вход и коридор у нас были общими, через этот коридор мы ходили в столовую на цокольный этаж, а они выходили на улицу.

Мне очень сильно хотелось уйти, сесть в автобус и уехать, но понимала, что этого делать нельзя, иначе весь мой план провалился бы, и о выписке я смогла бы только мечтать! Мы с Марьяшой прогуливались, могли купить по мороженому, и эти моменты были для меня глотком жизни и надежды на то, что меня скоро отпустят.

После Вознесения, когда вышла из отпуска заместительница главного врача, мне назначили препарат в уколах, который должен был стать пожизненным. Мне вкололи одну дозу, от чего стало очень плохо. Я помаленьку теряла зрение, мне выкручивало глазной нерв, выворачивало язык и разный части тела. Я не вставала с кровати, не ела, а, чтобы вымолить врачей дать мне противопобочное, приходилось идти ползком по стене до их кабинета, но они отвечали, что, если я ещё раз к ним приду, они поставят мне больше уколов. Мне влили ещё одну дозу, тогда я уже совсем не вставала с кровати, начала впадать в кому, они стали меня откачивать системами. На это ушла целая неделя, но больше всего я боялась, что моё состояние увидит бабушка, которая должна была прийти в день посещений. Не смотря на невыносимые боли и обездвиженность, моё сознание оставалось не тронутым, ведь от такого препарата я могла потерять рассудок. В нём жил Господь и он мне помогал.

Настал день посещений, я уже могла передвигаться, но состояние было не восстановлено, и бабушка это заметила сразу. Я просила хотя бы этого не говорить маме, учитывая, что она на второй день после заточения, уже знала, где я нахожусь, сердце мамы не обманешь! И как бы бабушка не скрывала, мама чувствовала на расстояние трёх с половиной тысяч километров, что со мной случилась беда, и допросила её по телефону. Маме тогда было очень плохо! Бабушка рассказала, что ходила в диспансер к Соболевской и просила забрать заявление, но так как крыса ей ответила, что ничего забирать не будет.

Приближалось первое июня, день, когда Борису Николаевичу должно было исполниться восемьдесят лет, приглашение на которое получила заблаговременно до того, как попала в психушку. Лечащая врач отпустила меня на один день на юбилей, я объяснила ей ситуацию, ведь праздник был на уровне города, и моё отсутствие Борис Николаевич точно не понял, стал бы меня искать. Поэтому своеобразнее было меня отпустить по-тихому, чтобы я сама тоже молчала. На территории врага я играла по их правилам, не могла ничего сделать и доказать, ведь у меня стоял диагноз! Перед праздником я заехала домой, чтобы красиво одеться, заодно вернула на себя крестик, с ним я чувствовала защиту.

В скором времени, точнее не очень в скором лечащая собралась меня выписывать, вызвала к себе в кабинет. В нём сидела Лариса Викторовна Варанкова, та самая заведующая детско-подростковыми отделениями, которая когда-то отказалась переводить из тюремного отделения в детское. Она выросла вместе со мной, только по служебной лестнице и отменила решения врача о выписке. Не просто отменила, она заявила, что меня переведут в другое отделение. Тогда выражение лица сменилось не только у меня, но и у лечащей. Конечно, она не понимала, что Варанкова таким образом мне мстила, как и Соболевская, только за жалобы в департамент моей мамы, видимо ей тогда это сильно помешало получить должность, на которой она была сейчас.

Я не знала, какие условия меня ждут, знала только номер отделения, двадцать два, но это ни о чём мне не говорило, поэтому сотовый телефон, который мне отдали вместе с вещами, на всякий случай спрятала в трусы.

Она перевела меня в отделение, где лежали люди преклонного возраста. Даже санитарка, которая отводила, была потрясена, говорила, что за всё время, пока она там работает, такое делает впервые. Да и медсестры, принимавшие меня, тоже были удивлены. Меня проводили к кровати. Она стояла в конце коридора в самой темноте, света там не было вовсе. Окна всегда были закрыты, открыто было