Линия жизни - Андрей Ливадный

Андроид не разделял его пессимизма.

– Пошли, – он снова заставил Егора двигаться, машинально переставляя ноги. – Вот увидишь, мы выберемся!

Минут через тридцать они добрались до границы темпоралов и оказались между двух разноликих пространств.

За спиной осталась Аллея и окруживший ее энергетический лес, а впереди лежали руины древнего города. Возможно, он – последний островок жизни на погибающей планете?

Егор в изнеможении присел на пожухлую траву.

Здесь уже не было ветра и пыли. Теплый воздух нес запахи жилья и растений.

Вновь раздался клекот эшранга, но теперь он прозвучал отчетливо, близко.

* * *

Тревожные звуки плыли в бархатистой и теплой тиши.

Сначала раздавалось кроткое дробное пощелкивание, его сменял резкий клекот, переходящий в зов – долгий, протяжный, на сколько хватало дыхания.

И снова, спустя короткую паузу, – дробное пощелкивание клюва, гортанный клекот…

Фигура эшранга, взобравшегося на скалу, откровенно пугала. Он расправлял кожистые крылья, вытягивал шею, запрокидывал голову и, отдаваясь во власть древнего инстинкта, отчаянно звал кого-то, бросая вызов одиночеству, предопределенности, року.

Город, распластавшийся по склонам холма, внимал ему нервно и сочувственно.

Многие жители спешили закрыть окна. От безысходного крика кровь стыла в жилах, особенно у звенгов.

Вообще-то эшранг появился недавно, жил обособленно, особых хлопот не доставлял.

Фрагмент атлака, космического корабля его расы, раньше скованный полем стазиса, темнел за чертой обжитых кварталов. Обломок давней космической битвы до недавнего времени окружала роща темпоралов, но примерно месяц назад энергетические деревья начали чахнуть, угасать, а затем и вовсе исчезли.

К эшрангу отнеслись с сочувствием. Тут поневоле заголосишь, если пережил крушение, века провел под опекой систем защиты и вдруг очнулся в совершенно незнакомом мире!

Впрочем, никто по-настоящему не понимал его. Знания-то утрачены. Та галактика, которую помнил эшранг, о которой тосковал, изводясь безысходным криком, давно исчезла за вуалью забвения, канула во тьму веков.

Говорят, во всем виноваты хомо. Но и они уже стали легендой. Существует ли на самом деле прекрасный человеческий город, скрытый за периметром измененного времени, не скажут даже хонди, а ведь их генетическая память накапливает и передает знания из поколения в поколение.

Городок жил мирно. Старые распри стерло время, а для новых не находилось причин.

* * *

Дом на краю улицы выглядел старым, заброшенным, нежилым. От него осталась лишь коробка стен, окруженная невысоким, местами рухнувшим забором, да широкая терраса, обращенная в сторону оживленной улицы. Сводчатые оконные проемы сочились таинственным сумраком; во дворе и в саду разросся колючий кустарник; лианоподобные растения карабкались по замшелым трещиноватым стенам; крыша, выполненная в виде купола, когда-то щедро пропускавшая свет, теперь провалилась внутрь, и лишь несколько изогнутых балок каркаса служили опорой для огненного плюща.

Никто из жителей города не позарился на мрачную постройку. Старый дом обходили стороной, да и детям настрого запрещали играть поблизости, а все из-за сполохов бледного света, по ночам озарявшего пустые помещения.

Но недавно все изменилось. Двое хомо пришли со стороны пустошей и поселились в заброшенном доме.

Новость, конечно, взволновала всех. Многочисленные семьи звенгов – невысоких, похожих на мартышек существ, с ярко окрашенными пушистыми хвостами, – как обычно, подняли гвалт, но их никто не слушал. Хонди, реконструировавшие большую часть зданий в квартале, отнеслись к странной парочке со свойственной им сдержанностью, и лишь эшранг выразил откровенную враждебность: он пару раз прошелся по пыльной улице, изредка издавая надменный клекот, волоча по земле кожистые крылья, но хомо проигнорировали его демарш.

Цихриты – биороботы, живущие небольшими стаями, окружили здание, бесцеремонно сканируя его, обмениваясь резкими тоновыми сигналами, но что-то спугнуло их, заставило разбежаться, ища укрытия в ближайших подвалах.

Хомо вошли в дом и как будто растворились. До самого вечера оттуда не доносилось ни звука, и лишь когда в стремительно потемневших небесах вспыхнула ночная радуга, один из них показался на террасе.

Высокий, худощавый, жилистый, совершенно седой, он уселся на обломок рухнувшей колонны, положил на колени прямоугольный листок и начал водить по нему тонкой палочкой, изредка поглядывая по сторонам и цепко фиксируя окружающее внимательным взглядом.

Огненный плющ рдел в ночи.

Никто не решился подойти, за хомо наблюдали издали, с опаской.

Ночь, вопреки опасениям, прошла спокойно. Бледный свет, обычно озаряющий здание в самые глухие сонные часы, на этот раз не появился вовсе, а утром снова начались странные события.

Тот хомо, что выходил вечером на террасу, нанес визит хонди. Совершенное безрассудство! Всем известно: насекомые строго охраняют границу своих территорий. Их боевые особи не обладают разумом, они убьют любого нарушителя.

Однако случилось немыслимое. Хомо не только побывал в хондийском квартале, но и вернулся оттуда в сопровождении десятка рабочих, которые тут же приступили к реставрации здания. Они ловко карабкались по стенам, заполняя трещины полимером, обкусили разросшиеся лианы, добрались и до разрушенной крыши, восстановив ее при помощи биотехнологии. Огненный плющ, проникающий корнями к источникам воды и подземного тепла, хонди использовали как систему питания для полупрозрачных, пронизанных мельчайшими прожилками мембран, которыми заменили разбитые сегменты купола.

К вечеру восстановительные работы полностью завершились. Дом теперь выглядел еще более зловещим, чем прежде. Эшранг, взволнованный необычными событиями, весь день неодобрительно и пристально наблюдал за хондийскими рабочими.

Второй хомо так ни разу и не появился в поле зрения. Он скрывался внутри. «Наверное, самка», – рассудил эшранг.

Прошло несколько дней, и городок, потревоженный необычными событиями, успокоился. Жизнь снова вошла в привычное русло, текла сонно. Вопреки всеобщему предчувствию, беды не случилось. Хомо оказались тихой, не доставляющей неприятностей парой. Впрочем, самку никто больше не видел.

Лишь цихриты, живущие стаей, с неделю отсиживались в подвалах, впроголодь.

Хомо каждый вечер выходил на террасу, усаживался в кресло, сплетенное из пружинистых лиан, устанавливал перед собой непонятного назначения треногу, крепил на ней белый лист и водил по нему тонкой палочкой.

Постепенно к нему начали привыкать. Даже стали здороваться, проходя мимо, а он кивал в ответ, обнажая белые зубы. Звенги пугались. Хонди отвечали понятным только им скрежетом. Эшранг терялся в догадках. «Зачем он скалится? – неприязненно думал Эшор. – Почему его лицо внезапно бледнеет, а в глазах появляется холодный блеск? Он хочет меня убить, но сдерживается?»