Я, Эрл и умирающая девушка - Джесси Эндрюс

– Нет, это ты чудной.

– Нет, это ты чудная! Я единственный нормальный среди вас.

Тут Мэдисон захихикала:

– О боже, Грег! Ты такой чудной! Я так люблю это в тебе – то, что ты такой чудной.

Помните, что я говорил раньше? Насчет «горячих штучек» вроде Мэдисон, которые, словно слоны, ломятся сквозь чащу, порой случайно давя белок, даже не замечая этого? Вот я именно про это и говорил. Потому что, честно говоря, рациональная часть меня твердо знала: я никогда, никогда, никогда не буду парнем Мэдисон Хартнер. Но только рациональная часть. А ведь есть еще тупое бессознательное, от которого не избавишься. И ты никогда не затушишь до конца ту крохотную искорку надежды, что эта девушка – против всей теории вероятности, при всех парнях в школе, готовых встречаться с нею, не говоря уже о парнях из колледжа, при том, что ты выглядишь как Коржик из «Улицы Сезам», все время жуешь, вечно ходишь с заложенным носом и выдаешь такую кучу глупостей каждый день, что кажется, тебе за них платит компания «Глупости-Инкорпорейтед» – эта девушка может выбрать тебя.

И когда такая девушка говорит: «Ты такой чудной! Я так люблю это в тебе», тебе может быть очень приятно, ты можешь чувствовать себя на седьмом небе, но на самом деле это просто чудные химические процессы, происходящие в мозгу, когда его давит слон.

Думаю, она заметила, что меня просто парализовало, потому что быстро продолжила:

– Короче, я просто хотела сказать, поправляйся скорее и… по-моему, это чудесно, что ты стал таким замечательным другом Рейчел. – Она поспешно добавила: – Даже если ты так не считаешь, ты сделал ее по-настоящему счастливой.

– Наверное, она любит чудиков.

– Грег, мы тут все чудики!

Мои беличьи мозги и кишочки оказались размазаны по лесной подстилке, как пицца и картофельные шарики. И – вот извращение-то! – это было потрясающе.

М-да, нет ничего глупее, чем быть белкой…

Перед выпиской я зашел к Рейчел. Онкологическое отделение выглядело, в общем, так же, как и вся остальная больница, не считая того, что здешние ребята навевали уныние. Слушайте, ну они правда были такими, честно: бледнее, слабее, тощее – «больнее». Один мальчик – с тем же успехом это могла быть девочка – неподвижно сидел с закрытыми глазами в каталке, всеми забытый, и мне пришлось подавить внезапный приступ паники – а что, если он уже умер? И его просто оставили в каталке? Типа: «А, этот? Да это Гильберт. Он тут уже три дня сидит! Мы решили, это хорошее напоминание: ВОТ ЧТО ЖДЕТ ВСЕХ И КАЖДОГО».

Рейчел выглядела лучше большинства остальных, но была совершенно лысой. Я не сразу привык к этому: то и дело посматривал на ее голову или так сильно старался не смотреть, что кожу жгло и покалывало. Эрл был прав: Рейчел действительно походила на Дарта Вейдера, снявшего шлем: голова оказалась безумно белой, словно вываренной, испещренной венами и бугорчатой.

Но, по крайней мере, настроение у нее было нормальным: конечно, она была слабой, голос дрожал, но при виде меня Рейчел улыбнулась, и ее глаза умудрились осветиться неподдельным счастьем. Не знаю, как это описать. Возможно, причиной счастья было какое-то адски сильное обезболивающее, которое ей давали. Кто их знает, в больнице-то.

– Ну как? – спросил я.

– Самое прекрасное в тебе, что ты – не какая-нибудь бибабо, – ответила Рейчел.

Это из «Привет, пока жив», нашей пародии на Джеймса Бонда, в которой все герои – на самом деле наручные куклы. Приятно, когда тебя приветствуют цитатой из твоего творения.

– Ха!

– Спасибо, что зашел.

– Ага, так случилось, что мы соседи.

– Да, мне передали.

Я плохо следил за собой после цитаты из «Привет, пока жив», а когда я плохо за собой слежу, дело обычно заканчивается какой-нибудь рекордно кретинской репликой. Вот вам пример.

– Да, мне показалось странным прийти к тебе без повода, поэтому я попросил Эрла сломать мне руку, чтобы, ну, разработать легенду для прикрытия. Э-э-э. Ну вот.

Иисус Христос в свинарнике! В начале этого предложения, по моим ощущениям, я находился ровно на отметке 4,0 по шкале кретинизма – в районе нормы. К слову «повод» я достиг 9,4, а к концу предложения уперся в верхний предел 10,0. На самом деле просто ушел за пределы шкалы.

Рейчел моего юмора тоже не оценила.

– Может, в следующий раз придешь без повода.

– Да, я уже понял, э-э, да.

– Или можешь не приходить вообще.

– Да нет, что ты такое говоришь?

– Ничего.

– Это просто шутка.

– Я поняла.

– Ар-р-р-рг.

Повисло молчание и я снова зарычал:

– Ар-р-р-р-рг.

– Что это?

– Раскаивающийся белый медведь.

Фырк.

– Белые медведи больше всех животных способны на раскаянье. Ученые не могут объяснить это явление. Но никто не выражает свое раскаяние так ясно, как они. Только послушай, насколько красиво и волнующе это звучит: Ар-р-р-р-р-р-н-н-н-г.

Фырканье, кашель. Откашлявшись, Рейчел заявила:

– Слушай, не надо меня смешить.

– Ой, извини.

– Нет, мне нравятся белые медведи, но мне немного больно смеяться.

– Ну вот, теперь я раскаиваюсь, что начал подражать белым медведям, но это чувство сожаления заставляет меня снова рычать по-медвежьему – чтобы выразить свое раскаяние.

Слабый смешок.

– Белый медведь раскаивается во всем. Он любит рыб и тюленей, это его друзья. И он ненавидит убивать и поедать их. Но он живет слишком далеко на севере, чтобы ходить в «Хоул-Фуд», и…

ФЫ-Ы-ЫРК!

– Прости, прости! Мне пора остановиться.

– Ых-хы-хы. Все в порядке.

– Да.

Снова молчание. Невольно кинув взгляд на «вареную» голову Рейчел, я, наверное, уже в четырнадцатый раз за день почувствовал жжение и покалывание.

– Ну что, как ты себя чувствуешь? – спросил я.

– Нормально, – откровенно солгала она и тут же, видимо, решила наговорить побольше, чтобы я поменьше беспокоился за нее, хотя долгая речь явно истощала ее силы. – Нет, конечно, я чувствую слабость. Извини, что наехала на тебя, когда ты сказал, будто искал повод, чтобы зайти. Я наехала просто потому, что меня подташнивает.

– А уж что я вытворяю с людьми, когда меня тошнит.

– Да.

– Ты выглядишь ничего, – солгал я.

– Нет, не выгляжу.

Я не знал, как настаивать на своем в данном случае. Конечно, глупо было утверждать, что она действительно неплохо выглядит после недели в больнице. Никто после такого не выглядит лучше. В конце концов я выдал что-то типа: «Ты выглядишь очень хорошо для того, кому только что делали «химию»», – и такую формулировку она, кажется, приняла.