Бисер для трех поросят - Татьяна Сахарова

— Хочешь выпить чего-нибудь покрепче? — из вежливости предложила я.

— Спасибо, но я, пожалуй, воздержусь. Вообще-то, я пью очень редко. У меня потом весь следующий день голова раскалывается.

Мне припомнилась его помятая рожа в день нашего знакомства, и я непроизвольно хмыкнула. Как же, нашелся трезвенничек! По моему убеждению, блюсти трезвый образ жизни, работая прорабом на стройке, можно примерно так же, как и лепить снежную бабу на экваторе в сезон дождей. Естественно, моя исполненная скепсиса реакция не укрылась от пристального внимания Феди. Он заерзал на стуле и проворчал что-то невразумительное по поводу того, что раз в жизни напиться может каждый. Кто б сомневался! Ехидство так и завертелось у меня на языке, но я сдержалась и сочла разумным перевести разговор на другую тему:

— Так что ты думаешь по поводу всей этой истории?

— Если по порядку, то примерно следующее, — Федя сделал глоток кофе, зажмурился от удовольствия и продолжил: — По моему мнению, ночью в арке вы наткнулись на кого-то очень похожего на вашего заместителя. В любом случае, тот человек был скорее жив, чем мертв. И еще этот эпизод вряд ли имеет отношение к дальнейшим событиям. Оба ваших начальника, какой бы бизнес они здесь ни крутили, грубо говоря, кинули своих партнеров и свалили, урвав солидный куш. А погром в квартире со следами, похожими на кровь, — всего лишь грубая инсинуация, чтобы пустить преследователей по ложному следу. И последнее, у твоей Жени сейчас происходят какие-то бурные семейные разборки, и ей не до тебя. Как вариант, она улетела вместе с мужем и сыном в Вологду. Между прочим, мобильная связь между городами иногда дает сбои. Вполне возможно, что ей просто не удается до тебя дозвониться. Я на девяносто девять процентов убежден в том, что исчезновение твоей подружки никак не связано с пропажей Гросса и его зама.

— Твои слова да богу в уши…

— Сама подумай, кто станет предъявлять претензии и тем более похищать сотрудницу ресторана, которая сегодня пятый день на работе? Что с нее взять?

— У нее муж богатый!

— Что с того, что богатый? — парировал Федя. — Она же сама не при делах. Нельзя же просто так, без всякой причины наезжать на всех состоятельных граждан. Времена беспредела миновали. За такие вещи можно запросто по ушам отхватить.

— А если кому-то плевать на собственные уши? Если ставка больше, чем жизнь? Тогда что?

— Патетика! Вы с подружкой не имеете никакого отношения к делам ресторана. Ни к белым, ни к черным. Так что паника твоя преждевременна. Давай лучше диктуй мне полные данные на Женю. Фамилия, телефоны, домашний адрес.

— И еще она на своей машине отсюда уехала, — добавила я.

— Тогда марку машины и номер тоже диктуй. Попробую звякнуть сейчас одному старому приятелю. Пусть пробьет по базе данных.

— С ума сошел? Куда звонить? Половина второго ночи!

— Это ничего. Мой приятель не обидится. Работа у него такая, — ухмыльнулся Федя. — И насчет квартиры вашего заместителя я тоже попробую уточнить. Если менты там уже побывали, то неплохо бы познакомиться с их протоколом.

— Кто ж тебя с ним познакомит? — усомнилась я.

— Это не твоя забота. Диктуй!

Он подробно записал нужные сведения, после чего спросил:

— А спальные места в вашем ресторане имеются? Я задумалась и все же припомнила:

— Кажется, в комнате отдыха есть какое-то подобие кушетки.

— Замечательно. Отправляйся туда и ложись спать.

— А ты?

— А я позвоню и тоже где-нибудь прилягу. Утром доложу обстановку.

Все-таки мне удалось переложить свою головную боль на чужие плечи. Нехорошо, конечно, но что поделаешь. Самой мне вряд ли удастся взять ситуацию под контроль. А Федино монументальное спокойствие уже вселило в меня некоторый оптимизм. Вдруг действительно его приятель из органов сможет помочь. Как бы мне хотелось в это верить!

Правда, на худой конец, в голове у меня нарисовался запасной вариант. Если ни Женька, ни ее Гришаня не выйдут на связь в ближайшее время, то я вызову из Москвы брата. У него здесь давние связи, и ради меня он наверняка костьми ляжет, но разберется во всем этом безобразии.

Успокоив себя таким образом, я направилась в комнату отдыха, но в дверях притормозила и полюбопытствовала:

— Федь, скажи, а ты вообще кто по образованию?

— А что? — В его вопросе мелькнула легкая настороженность.

— Да нет, ничего. Просто рассуждаешь логично, говоришь грамотно… и твоя уверенность даже мне немножечко передалась. Честно говоря, ты разрушил в моем сознании определенные стереотипы.

— Стереотипы?.. Если ты имеешь в виду то, что уважающий себя прораб должен изъясняться отборным матом, хлебать горькую литрами и по этой причине стадами гонять чертей, то я и впрямь тебя разочарую. А что до всего остального… У тебя вот тоже, например, приличное образование красными буквами на лбу написано. Но я же не спрашиваю, почему ты работаешь в ресторане администратором и расставляешь капканы на зажиточных мужиков.

— Федя! — Мои глаза сами собой закатились к потолку. — Я надеялась, что мой позорный обморок мы уже проехали. В любом случае это была Женькина идея, а не моя. Но если тебе так нравится ездить асфальтоукладочным катком по моему самолюбию, милости прошу, ни в чем себе не отказывай.

На этом я гордо удались в комнату отдыха, предоставив не в меру грамотному прорабу решать мои проблемы в одиночестве.

* * *

За последние годы в душе господина Вейнберга ни разу не бушевал такой накал страстей. Если бы Федор Митрофанович мог набить Федьке морду, то он бы сделал это с воистину гестаповским энтузиазмом. Но беда в том, что подобное самолинчевание может существенно подпортить портрет нефтяному магнату. А последнему в начале следующей недели предстоит лицом торговать. На переговорах с питерскими банкирами нужно представить себя в наилучшем виде. Поэтому Федору Митрофановичу пришлось обойтись без рукоприкладства.

«Сукин сын! Ни ума, твою мать, ни фантазии! Какого хрена приперся посреди ночи в этот кабак? Тут дерьмо хоть бочками черпай, все равно не вычерпаешь. Сам перепачкаешься и меня утопишь!»

«И утоплю, — занял глухую оборону Федька. — Давно бы это сделать, да все руки не доходили. Отщепенец! Тут живые люди пачками пропадают, а ты о собственном портрете печешься. Эксплуататор чертов!»

«Почему эксплуататор?» — озадачился Федор Митрофанович.

«Потому как люди для тебя, что мелкие блохи, одним словом, рабочая сила. Никакого личного участия».

«Спятил, да? У меня во всей нефтяной системе тысяч двадцать народу наберется. Если ж я в каждом работнике стану лично участвовать, то моя участвовалка на второй день закончится».

«Да хоть на первый! Человек — существо социальное, а ты — устрица в ракушке — створки захлопнул и от жизни самоустранился. Только таких головоногих моллюсков серьезные дяди запросто могут вилочкой сковырнуть. Лимончиком сдобрят и схомячат за милую душу, не поперхнутся. И никто по тебе не заплачет. Безутешная вдова не обрыдается над могильным холмиком. Осиротевшие чада не воздадут господу молебны за упокой души твоей грешной. Разве только Матвей взгрустнет потихоньку, но его котячье горе легко поправимо. Хороший шмат парной телятины, и он навсегда позабудет, кто ты и как тебя звали».