Здравый смысл врет. Почему не надо слушать свой внутренний голос - Дункан Дж. Уоттс

Мы никогда не узнаем, что произошло бы в Лексингтоне 17 июля 1775 года, если бы Пол Ревир и Уильям Доз поменялись маршрутами. Вполне возможно, все обернулось бы точно так же — за исключением того, что в истории сохранилось бы имя второго, а не первого. Как ко вспышкам атипичной пневмонии в больнице принца Уэльского и здании Amoy Gardens привела сложная комбинация причин, так и победа в Лексингтоне зависела от решений и взаимодействия тысяч людей, не говоря уж о других превратностях судьбы. Другими словами, несмотря на желание приписать тот или иной результат одному-единствен-ному особенному человеку, мы должны понимать: такой соблазн возникает не потому, что так есть на самом деле, а потому, что нам очень хочется, чтобы так было.

Проблема воображаемых причин отнюдь не ограничивается объяснениями об особенных людях — хотя эту ошибку совершить очень легко. Здравый смысл и история постоянно создают иллюзию причины и следствия там, где их не существует. С одной стороны, здравый смысл — отличный генератор вероятных причин, таких как особенные люди, качества или обстоятельства. А с другой — история любезно выбрасывает большую часть данных, оставляя лишь крошечную нить событий, которой мы и стараемся дать надлежащее объяснение. Нам кажется, будто здравый смысл подсказывает, почему что-то случилось. Неправда. Он лишь говорит, что именно произошло.

Неспособность отличить «почему» от «что» представляет серьезную проблему для любого, кто надеется извлечь уроки из прошлого. Впрочем, мы хотя бы точно знаем, что произошло, — хотя порой и не понимаем почему. История является буквальным описанием прошлых событий — это самый что ни на есть здравый смысл. И все же, как утверждал философ Исайя Берлин, описания, которые историки дают делам минувших дней, очень мало говорили бы людям, принимавшим в них непосредственное участие.

Эту проблему Исайя Берлин иллюстрирует сценой битвы при Бородино из романа «Война и мир» Льва Толстого. Пьер Безухов бесцельно бродит по полю боя. Он потерян, он жаждет увидеть детально спланированную операцию, сражение, какое описывают историки и художники. И не видит. Вокруг царит обыкновенное смятение, а происходящее есть вереница отдельных случаев, истоки и последствия которых в целом не доступны ни отслеживанию, ни прогнозу. Разрозненные группы событий сменяют друг друга, не следуя никакому очевидному порядку{144}.

Историк может возразить: мол, Безухов просто не мог наблюдать всю битву целиком. А может, не мог сопоставить в уме все кусочки увиденного. Получается, единственным различием между взглядами историка и Безухова является то, что первый располагает временем для сбора воедино информации от многих отдельных участников, ни один из которых не являлся свидетелем всей картины в целом. С этой точки зрения понять события в момент их свершения действительно трудно, а подчас вообще невозможно. Выходит, проблема эта — исключительно практическая и сводится к скорости, с которой человек осуществляет сбор и синтез данных. Если это так, Безухов должен был знать, что происходило в битве при Бородино, — если не на практике, то хотя бы в принципе.

Представим на мгновение, что мы можем решить эту практическую «закавыку», и вообразим себе некое истинно паноптическое существо, способное наблюдать одновременно каждый объект, действие, мысль и намерение битвы у Толстого или в любом другом событии. Точно такое гипотетическое существо — «Идеального Хроникера» — предложил философ Артур Данто. Если заменить им Безухова, возникает вопрос: что бы увидел Хроникер? Для начала, он имел бы уйму преимуществ перед несчастным Пьером. Он мог бы наблюдать не только каждое действие каждого солдата, но и все остальное происходящее в мире. Будучи вечным, Идеальный Хроникер знал бы все, что случилось до того момента. Он мог бы синтезировать все известные ему данные и даже сделать выводы о том, к чему это может привести. То бишь обладал бы гораздо более полной информацией и бесконечно большей способностью обрабатывать ее, чем любой смертный историк.

Как это ни удивительно, но, невзирая на все свои преимущества, Идеальный Хроникер столкнулся бы, в сущности, с той же проблемой, что и Безухов: он не смог бы описать происходящее так, как это делают историки. И вот почему. Когда последние описывает прошлое, они неизменно опираются на то, что Данто называет «нарративами» — предложениями, описывающими произошедшее в любой отдельно взятой временной точке с позиции полученных позже знаний. Рассмотрим следующее высказывание: «Однажды около года назад Боб сажал в саду розы». Такие предложения Данто называет «нормальными» — то есть они описывают лишь происходящее в данный конкретный момент. Теперь слегка видоизменим его: «Однажды около года назад Боб сажал в саду свои розы-победительницы». Это нарративное предложение, ибо оно имплицитно относится к событию — победе роз на выставке, — произошедшему не во время посадки цветов.

Различие между двумя предложениями кажется несущественным. Однако, как указывает Данто, только первое — нормальное — имело бы смысл для участников событий в момент их свершения. Иными словами, Боб мог бы сказать: «Я сажаю розы». Или даже: «Я сажаю розы, и они выиграют на выставке». Но было бы очень странно, если бы он сказал: «Я сажаю свои розы-победительницы» до того, как они действительно завоевали первое место. Дело в том, что если первые два утверждения включают прогнозы о будущем — во-первых, корни, которые Боб закапывает в землю, превратятся в роскошные розовые кусты и расцветут, а во-вторых, он намерен отвезти их на выставку и думает, что они победят, — то третье несколько отличается: оно предполагает предвидение всевозможных специфических событий, которые окрасят события настоящего после того, как они произойдут. Боб мог бы так сказать, будь он прорицателем — человеком, который видит будущее настолько ясно, что может говорить о текущем моменте, словно смотрит на него из будущего.

Основная мысль Данто в том, что даже всезнающему гипотетическому Идеальному Хроникеру нарративы недоступны. Ему известны все события, которые происходят сейчас, и все, которые к ним привели. Он может сделать выводы о том, чем это все может закончиться. Но что он не может — так это предвидеть будущее. Он не может рассматривать происходящее сейчас в свете грядущих событий. Видя, как начинают сближаться английские и французские корабли в Ла-Манше в 1337 году, Идеальный Хроникер мог бы заметить, что назревает какая-то война, но он не мог бы записать: «Сегодня началась Столетняя война». В то время не была известна не только степень конфликта между двумя странами, но и сам термин «Столетняя война» был предложен через много-много лет после того, как она закончилась, — как условное обозначение серии перемежающихся конфликтов, имевших место в период с 1337 до 1453 года. Аналогичным образом, когда Ньютон опубликовал свои «Начала», Идеальный Хроникер мог бы сказать, что это — самый крупный вклад в небесную механику. И даже предсказать, что он приведет к революции в естествознании. Но утверждать, будто Ньютон заложил фундамент для современной науки или сыграл ключевую роль в наступлении эпохи Просвещения, было бы за пределами его возможностей. Эти нарративы могут быть произнесены лишь после того, как соответствующие события уже произойдут.