Здравый смысл врет. Почему не надо слушать свой внутренний голос - Дункан Дж. Уоттс

Суть предыдущих трех глав сводится к тому, что объяснения, построенные на здравом смысле, — вовсе и не объяснения. Это просто тавтологии, примеры циркулярных рассуждений. Учителя подделывают ответы учеников на итоговом тестировании потому, что у них появился стимул это делать. «Мона Лиза» — самая известная картина в мире, так как ей присущи все качества «Моны Лизы». Автолюбители перестали покупать неэкономичные внедорожники потому, что так диктуют социальные нормы. А горстка особенных людей возродила былую славу бренда Hush Puppies, начав покупать его обувь раньше остальных. Возможно, эти утверждения верны, однако вся их суть сводится к одному: случилось то, что случилось. Следовательно, истинными объяснениями они не являются.

Самое же любопытное вот в чем: несмотря на очевидность внутренней циркулярности, присущей объяснениям с позиций здравого смысла, что именно в них ошибочно — неясно. В конце концов, в естественных науках мы тоже не всегда знаем, почему происходит то или иное явление, однако, как правило, это удается выяснить с помощью лабораторных экспериментов или наблюдений за систематическими закономерностями. Почему же мы не можем точно таким же образом извлекать уроки из прошлого? Иными словами, думать об истории как о ряде экспериментов, в которых определенные общие законы причинно-следственной связи определяют наблюдаемые нами последствия? Разве путем систематического совмещения наблюдаемых закономерностей мы не можем вывести эти законы так, как мы это делаем в естествознании?{135} Представьте, например, что битва за внимание между величайшими произведениями искусства — это эксперимент, нацеленный на выявление признаков великого искусства. Пусть вплоть до XX века никто и не подозревал, что «Мона Лиза» собирается стать самой знаменитой картиной в мире. Теперь-то мы провели эксперимент и знаем это. Можно по-прежнему не понимать, что именно в «Моне Лизе» делает ее уникально великой, но у нас, по крайней мере, есть хоть какие-то данные. Другими словами, даже если объяснения, подсказанные здравым смыслом, отличает тенденция путать то, что произошло, с тем, почему это произошло, разве мы, как экспериментаторы, не делаем все возможное?{136}

В некотором смысле, ответ — да. Скорее всего, мы действительно делаем все возможное — и при соответствующих обстоятельствах вариант с наблюдениями и опытом вполне сносно работает. Но вот в чем загвоздка: для заключения о том, что «А вызывает Б», нужно провести эксперимент много раз. Допустим, А — новое лекарство, снижающее уровень «плохого» холестерина, а Б — шансы пациента заработать болезнь сердца в течение следующих 10 лет. Если производитель может доказать, что вероятность болезни сердца у пациента, принимающего лекарство А, существенно ниже, чем у пациента, его не принимающего, ему разрешено утверждать и то, что А предотвращает болезнь сердца. В противном случае утверждать это производитель не имеет права. Но, поскольку любой конкретный человек может либо принимать препарат, либо не принимать, единственный способ доказать, что лекарство вызывает некий эффект, — это провести эксперимент много раз. Испытание препарата, таким образом, требует множества участников, в произвольном порядке распределенных по двум группам: получающих и не получающих лекарство. Оказываемый эффект затем измеряют как разницу в результатах между «лечебными» и «контрольными» группами — причем чем меньше эффект, тем крупнее должно быть испытание. Только тогда удастся исключить случайные совпадения.

В повседневных ситуациях принятия решений, когда мы снова и снова сталкиваемся с более или менее схожими обстоятельствами, возможна достаточно точная имитация условий клинических испытаний. Например, каждый день мы можем возвращаться домой с работы разными дорогами, выходить из офиса в разное время. Повторяя эти вариации много раз и предполагая, что уличное движение в разные дни примерно одинаково, можно миновать все сложные взаимоотношения причины и следствия: достаточно просто понаблюдать, какой маршрут в среднем занимает меньше всего времени. Аналогичным образом обстоят дела и с основанной на опыте профессиональной компетенцией — будь то в медицине, инженерии или военном деле: в ходе занятий учащиеся многократно сталкиваются с ситуациями, максимально приближенными к тем, в которых они окажутся после получения диплома{137}.

Учитывая, насколько хорошо данный квазиэкспериментальный подход зарекомендовал себя в повседневных ситуациях и в профессиональном образовании, не удивительно, что, объясняя с позиций здравого смысла поведение рынка, популярность произведений искусства, успехи и неудачи отдельных людей, фирм и даже исторических сил, мы рассуждаем точно так же. Теперь-то вы, наверное, уже понимаете, к чему это ведет. В политике и планировании каждая ситуация в некоем важном отношении отличается от того, что происходило ранее. Следовательно, тот или иной эксперимент можно провести лишь единожды. На определенном уровне данная проблема очевидна — никто ведь не думает, что войну в Ираке можно сравнить с войной во Вьетнаме или даже в Афганистане. Поэтому мы с осторожностью переносим выводы с одной на другую. Аналогичным образом, никому и в голову не придет, что, изучив успех «Моны Лизы», можно многое понять об удачах и провалах современных художников. А вот следующий момент очевиден гораздо меньше: поскольку мы можем провести каждый эксперимент только один раз, «сделанные на его основе выводы» — хотя бы о самом эксперименте — могут оказаться гораздо менее информативными, чем кажутся.

Например, действительно ли так называемая «большая волна»[29]в Ираке осенью 2007 года явилась причиной снижения уровня насилия, наблюдавшегося летом 2008-го? Интуиция подсказывает, что так и было. Более того: «большая волна» была разработана специально для вызывания такого эффекта. Комбинация интенциональности (преднамеренности) и сроков говорит в пользу причинности — равно как и часто цитируемые заявления администрации, явно искавшей повод погордиться. Однако в период с осени 2007-го до лета 2008 года произошли и многие другие события. Группировка Ансар ас-Сунна, видя еще большую угрозу от основных террористических организаций (типа «Аль-Каиды»), чем от американских солдат, решила сотрудничать со своими оккупантами. Росло недовольство и среди шиитских формирований — самое главное, в войске Махди Моктады ас-Садра. Иракская армия, полиция и правительство, получив наконец возможность справиться с боевиками, принялись отвоевывать свои позиции. Не только «большая волна», но и любой из этих факторов могли вызвать снижение уровня насилия. Или, возможно, дело оказалось в какой-то их комбинации. Или в чем-то вообще ином. Как нам узнать?

Один из способов — «проигрывать» историю много раз. Столько, сколько мы это делали в эксперименте «Музыкальная лаборатория». И наблюдать за происходящим как при наличии фактора «большой волны», так и без него. Если во всех этих альтернативных версиях истории в первом случае насилие уменьшается, а во втором — нет, тогда с определенной долей уверенности можно утверждать, что этот процесс по крайней мере отчасти вызван «большой волной». Если же большую часть времени уровень насилия остается прежним или, наоборот, уменьшается вне зависимости от наличия или отсутствия «большой волны», значит, такое снижение точно вызвала не она. В реальности, разумеется, данный эксперимент был проведен лишь однажды, поэтому мы никогда не сможем увидеть все другие его версии, которые могли бы (или не могли) разворачиваться иначе. Как в таковом в этом нет ничего страшного — во всяком случае, ничего, что мы могли бы изменить. Но отсутствие «контрфактических» версий истории оказывает любопытный эффект на наше восприятие одной-единственной фактической: мы склонны воспринимать ее как неизбежную.