Чеченский этап. Вангол-5 - Владимир Прасолов

– А что, не все передохли? И куда нам их таперь?

Татьяна настолько далека была от понимания законов, политики, но при всем при этом ей стало не по себе. За что они так с ней? С этими людьми, детьми, ни в чем не повинными? Откуда эта жестокость и ненависть? Разве товарищ Сталин для того их призывал трудиться не покладая рук ради победы над врагом? Она всю войну работала в пекарне, иногда приходилось вкалывать и по две смены, и пекарем, и грузчиком. Мужиков не было, приходилось и таскать пятидесятикилограммовые кули с мукой, и дрова колоть, и печи топить. Все ради будущей жизни, ради победы, ради детей! А они, сволочи, сожалеют, что она с детками выжила в этом жутком вагоне! Татьяна замкнулась и ни с кем не разговаривала всю дорогу. Только с детьми, и то шепотом.

Тут она не выдержала, громко крикнула:

– Будьте вы прокляты! А мы выживем! – и, прижав к себе детей, молча заплакала.

Дверь теплушки раскрыли, и высокий рыжий солдат с винтовкой наперевес распорядился громко:

– Выходь, граждане, с вещами, приехали.

Люди, выбираясь из теплушек, по своеобразному коридору из охранников с оружием выводились на привокзальную площадь, где сбивалась колонна.

Затем, когда построение было закончено, колонну привели к речному порту на Енисее и, даже не покормив, заставили грузиться на баржи. Это было еще страшней. Баржи одним своим видом напоминали старые деревянные корыта. Казалось, они настолько ветхие, что развалятся при первом ударе хорошей волны. А Енисей накатывал и накатывал на берег свои волны, раскачивая эти деревянные, строенные, скорее всего, еще при царе-батюшке, тоскливо поскрипывающие затертыми до блеска палубными досками суденышки.

«Топить будут», – повеяло в колонне, и люди оцепенели. Татьяна, услышав такое, схватила детей и, прижав их к себе, села прямо на дороге. Конвоир больно ткнул ее стволом винтовки в спину:

– Чего расселась, а ну, вставай!

– Не пойду, здесь стреляйте! – закричала Татьяна, пряча головы ребятишек.

Толпа людей вдруг взревела криком, стала расползаться по причалу, тесня солдат охраны.

С буксира на берег сбежал офицер, в серой шинели, перехлестнутой накрест ремнями портупеи. Выхватив пистолет, он ворвался в толпу и выстрелил несколько раз вверх.

– Что происходит? Молчать! Немедленно всем сесть! – заорал он, направив оружие прямо в лица людей. И люди, что были рядом, стали садиться на землю молча, глядя в лицо офицера.

– Что, топить нас будете? – крикнул кто-то из толпы.

– Если б вас кончить надо было, на кой хрен вас сюда через всю страну везли? А? Подумайте своей мозгой! Здесь руки рабочие нужны, на северах. Вот туда за заслуги ваши и поедете. Работать. А помирать тама надо было! Чтоб здесь не мучиться… Всем все ясно?!

Люди молчали.

– Тогда спокойно грузимся на баржи, при погрузке получите сухпайки на пять дней. Вопросы есть?

Вопросов не было. Люди вставали и, опустив голову, вереницей поднимались по трапам на баржи. Деревянные трюмы были сырыми, но без воды в них. Во всю длину судна были устроены нары в два яруса. Судя по всему, много раз уже на них перевозили людей. Это несколько успокаивало, как и то, что перед спуском в трюм каждому давали мешок с продуктами. Татьяна получила на себя и на детей. Устроившись на нарах недалеко от буржуйки, она открыла один из мешков. Там было две булки хлеба, четыре луковицы, два мешочка с крупой и банка тушенки.

«Ну и слава богу, на пять ден растянуть можно», – подумала она. Отломив по куску, дала детям хлеба. Крошки, что остались в руке, забросила себе в рот и откинувшись спиной на нары, наконец немного расслабилась. «Ничё, выдержим, главное, чтоб не потопили», – думала она, глядя, как дети жуют хлебушек.

Вход в трюм закрыли. Баржа, зацепленная буксиром, отошла от причала. Многие молились. И вот эти четыре дня плавания закончились, и перед ней открылся красочный летний пейзаж берега великой сибирской реки. Просто причал и берег, и ничего больше. Никаких построек, кроме нескольких палаток, на которых было крупно намалевано – комендант, санчасть, склад. Их встречали на берегу несколько солдат и офицер.

– Выходи на берег в две шеренги строиться! – прозвучала команда.

Когда с трех барж на берег сошли все и построились, начался дождь. Короткий, но плотный, промочивший насквозь и ссыльных, и их охрану. Укрыться было негде никому, кроме коменданта, который с личными делами прибывших скрылся в палатке. Строй стоял под дождем, провожая взглядом уплывавшие уже вверх по реке баржи. Какие-никакие, но в них было тепло и сухо…

Дождь кончился, старший лейтенант НКВД Сидоревич вышел из своего укрытия и сообщил прибывшим о том, что с этой минуты они находятся в пересыльном пункте, территория которого еще не имеет ограждения. Поэтому всякая попытка скрыться с этой территории будет считаться попыткой побега, а за побег расстрел. Прямо сейчас все получат инструмент и под руководством старших, которых он назначит, начнут строить землянки и забор. Строительный мате риал – бревна – придется готовить в тайге, для этого завтра будет создана отдельная бригада. Это касается всех мужиков, а женщины прямо сейчас пойдут с конвоирами в тайгу, те покажут, откуда носить дрова для костров и лапник для шалашей.

– Поторопитесь, ночью холодно, здесь вам не юга, здесь Сибирь-матушка, – закончил лейтенант.

Так началась для Татьяны жизнь в Сибири. Если бы кому-нибудь из этих людей раньше сказали, что их высадят на пустой речной берег и за полмесяца они построят для себя на этом берегу жилье, никто бы в это не поверил. Однако это было сделано. Они сами для себя построили землянки, баню и огородили это все оградой с колючей проволокой и даже двумя вышками для часовых. Как это им удалось, они будут долго помнить, всю оставшуюся жизнь. Работали все от зари и до зари. Все было просто: будет где жить – выживут. Уже через неделю все дети и женщины ночевали в первой просторной землянке. Немалая заслуга в том была коменданта, он никого не жалел, но не жалел и себя. Не раз и не два, и не для вида, а по-настоящему, он брал в руки инструмент и работал вместе со всеми. Вообще, этот старлей был фронтовиком и попал в НКВД оттого, что никого у него после войны не осталось. Родителей в оккупированном Витебске расстреляли немцы как заложников, жена с сыном погибли под бомбежкой еще раньше. Он прошел всю войну без единой царапины, хотя пулям не кланялся и не раз ходил в разведку. А после победы возвращаться было некуда, вот он и принял предложение о переводе в НКВД, захотелось подальше от родных мест, в Сибирь.

Раз, а то и два раза в неделю в их пересыльный пункт стали приезжать «покупатели», такое им дали прозвище. Всех строили в одну шеренгу, а они шли вдоль строя и выбирали себе людей, работников, которых потом забирали с собой. Татьяна, как все, выходила на такие построения, естественно, с детьми, и мало кто останавливался около нее. С двумя детьми женщина никому из приезжавших была не нужна. Набирали крепких мужиков на прииски, на строительство дорог, как правило, всех увозили в поселки Северо-Енисейского района. Через месяц Татьяну определили на кухню, где она первый раз испекла хлеб. Привозной черный хлеб был черствый и не лучшей выпечки. Поэтому комендант разрешил ей постряпать и результатом был приятно удивлен. Хлеб Татьяна испекла очень вкусный. А главное, он был свежий, а кто не мечтал откушать горячего хлеба? Понравился хлеб и приезжавшему с проверкой лагерному начальству. Решили хлеб свой печь постоянно. Специально для этого дела привезли, вернее сказать, с молчаливого согласия начальства умыкнули с одной грузовой баржи пару тысяч кирпичей для печи и печника выписали, аж из Енисейска. Татьяне дали помощников, она наладила работу небольшой пекарни так, что хлеб ее стали даже увозить в район. Специально заказывали. Отношение к ней заметно изменилось, с разрешения коменданта она уже не выходила на проверки и построения, поскольку с трех ночи работала, чтобы свежий хлеб был на столах уже к завтраку. Люди в пересыльном пункте долго не задерживались, баржи регулярно подвозили новых и новых ссыльнопоселенцев из необъятной российской земли. Бурно развивающийся Север требовал рабочие руки и жизни… Короткое лето заканчивалось, и как-то вечером комендант вызвал Татьяну к себе в построенную уже из кругляка комендатуру.