Чеченский этап. Вангол-5 - Владимир Прасолов

– До чего же мир тесен, Крендель, как ты тут?

– Как всегда, в шоколаде, – рассмеялся Крендель.

– Рады тебе, заждались…

– Честно говоря, я и не думал…

– От сумы да от тюрьмы, сам знаешь. А ты же наш в доску. Проходи, вот на эту шконку…

С Кренделем они вместе ушли из лагеря в штрафбат, но Крендель был ранен в одном из первых боев, и Ломанов вытащил его на себе в санитарный батальон. Потом его следы затерялись.

– Тут в лагерях такое творится, нас, кто родину защищал, за это ссученными обозначили. На перо без разбора сразу ставят. В лагеря нашего брата этапом только группами можно, иначе сразу или на этапе, или в лагере, если доедешь. Война, коли опять попал, не закончилась. Теперь надо здесь выжить. Вот так, брат.

– Да, весело…

– Ага, обхохочешься… Вчера малява пришла, наших восемь душ на этапе разом кончили. Вот так.

– А это какой масти? – спросил Гвоздь, окинув взглядом сокамерников.

– Нашей, Гвоздь, нашей.

– Тогда что, одним этапом пойдем? Готовиться надо, мужики, ежели жить еще хочется.

– Так и я про то, Гвоздь, тебе и карты в руки, и души наши.

– Хорошо…

В камеру на десять шконок за две недели набили тридцать пять человек. Спали по очереди, дышали тоже…

– Что ж, сила на силу. Или они нас, или мы их. Но мы ж воевали, немцу шею свернули, а?

– Свернули.

– За родину постояли. Теперь надо за себя постоять. Всем вместе, и только вместе. И тут будет так: дисциплина и порядок – первое правило. Мое слово может отменить только ваша смерть, ясно? Крендель – моя правая рука, его слушать также беспрекословно.

– Ясно.

– Теперь будем учиться рукопашному бою. Все до одного. Времени в обрез.

Этот этап Гвоздь привел в лагерь без потерь. С этого началась новая история его судьбы…

В лагере, куда пришел их этап, ситуация была сложной. Уголовники, предатели всех мастей и они, «суки». Кто-то должен был победить в этом противостоянии. Гвоздь понимал, что вот-вот начнется резня. В его группе люди подготовленные, но и те, кто им противостоял, тоже не лыком шиты. Не хотелось большой крови, все понимали, что по большому счету выиграет в этом споре только лагерная администрация. Вечером ему принесли маляву от Ляпы, тот предлагал потолковать за жизнь. Ляпа авторитетный вор, смотрящий лагеря. Отказаться от разговора было нельзя. Взяв с собой только Кренделя, Гвоздь пошел в барак, где жил Ляпа. Крендель остался у входа, внутрь Гвоздь пошел один и без оружия.

– Смелый ты, Гвоздь, присаживайся, – тихо сказал Ляпа пришедшему к нему в «хату» – дальний, отгороженный досками, угол барака.

За столом, по правую руку от Ляпы, сидел мужчина непонятного возраста, с вырубленным как из дерева лицом. Ни бровей, ни ресниц, никаких признаков растительности на голом желтом черепе, из глазниц которого, как из бойниц, смотрели большие темно-синие глаза. Гвоздь обратил внимание на мощные руки, спокойно сомкнутые на столе. «Этот точно ломом опоясан», – подумал Гвоздь.

– Это с норильских лагерей человек. Пришел нам слово сказать.

– Пусть говорит, – спокойно ответил Гвоздь, чем вызвал ухмылку Ляпы.

– Я тебя позвал послушать, а не разрешение спросить, Гвоздь.

– Хорошо, Ляпа, слушаю, – опустив глаза, согласился с вором Гвоздь.

– Времени нет на пустой базар, слушайте, чё вам скажу. Случайно перехватили маляву на этапе, бандеровец нес, ну, в общем, шифровка не наша, пока ему яйца не крутанули, не кололся, гад. Прочитали – грустно стало. В общем, пока мы ножами меряемся, за нашими спинами бандеровцы, власовцы и прочая зараза инструкции изучает, как нас между собой стравливать и операм подставлять. Если это так, а это так, в лагерях они скоро верх возьмут, а мы друг друга просто перережем. Так что, я сказал, а вы думайте. Пойду я, тороплюсь. Прощевайте.

Мужчина встал и ушел.

После некоторой паузы Ляпа сказал:

– Я его с двадцатых годов знаю, старый бродяга, – и, разливая по кружкам чифирь, спросил: – Какие мысли в голове, Гвоздь?

– Я и так вижу, что оуновцы зубы скалят, глядя, как мы меж собой юшку пускаем.

– Ну, что нам, по-твоему, делать?

– Бить их надо сообща, загнать под шконки, чтоб не высовывались, – ответил Гвоздь.

– Я тоже такого мнения, готовь своих, а когда, дам знать, – проговорил, подумав, Ляпа.

– Хорошо, мы всегда готовы, сообщишь, – глотнув чифиря, сказал Гвоздь и встал из-за стола. Он спокойно вышел из барака, где у входа на улице уже волновался Крендель.

– Слава те, я уже тут всякого надумал, – проворчал он.

– Нормально, пойдем, там расскажу.

Его отец и дед, будучи немцами по роду, всю жизнь преданно служили Российской империи. Офицеры-артиллеристы, они не раз проявили героизм и мужество и в войне с турками, и в Русско-японскую в Порт-Артуре. Оба погибли в шестнадцатом году, когда шальной немецкий снаряд попал в блиндаж и, разорвавшись, изрешетил их тела. Сыну, только ступившему на родовую стезю, поручику гвардейского полка, привезли покореженные взрывом Георгиевские кресты его предков. Грянувшая революция и Гражданская война разлучили поручика с родиной надолго. С разбитыми Красной армией войсками Врангеля Клод ушел из Крыма сначала в Турцию, потом во Францию. В пригороде Парижа, где он в полной нищете пытался найти работу, его встретили сослуживцы. Так он оказался среди тех, кто люто ненавидел советскую власть, лишившую их родины. Через год Клод уже был завербован немецкой разведкой и к приходу в Германии к власти фашистов работал в одной из разведшкол. Его специализацией, естественно, был Советский Союз. Клод не просто ненавидел все советское, он ненавидел все славянское, и особенно русское. Именно русские, как он считал, предали дело его героических предков, уничтожив Российскую империю. Идеи фюрера легли на его душу, как семена на хорошо удобренную почву. Он находил доказательства его правоты во всем. К началу Второй мировой Клод был убежденным нацистом, членом партии и крупным специалистом секретной службы немецкой разведки по славянским странам, особенно по России. Он умело вербовал агентов и создавал мощные, хорошо законспирированные разведывательно-диверсионные группы. Тонкий психолог, он хорошо чувствовал людей и мог подчинять их своей воле раз и навсегда, причем абсолютно незаметно для агентов. В сорок первом году его группы успешно действовали в ближнем и глубоком тылу Советского Союза, внеся существенный вклад в создание паники и неразберихи в первые недели войны. Он был скромен. Он был незаметен. Он был одинок. Даже в высшем руководстве абвера не все знали его настоящее имя. Для всех он был Клод. Прекрасно зная русский язык, Клод несколько раз лично участвовал в операциях в глубоком советском тылу. О его личной агентурной сети на территории Советского Союза не знал никто. Его планы не ограничивались планами фюрера о захвате европейской части России, его планы простирались глубоко на восток страны, до самого Тихого океана. В сорок первом Клод не сомневался в быстрой победе вермахта. Несоизмеримая мощь бронетанковых сил, авиации, плюс огромный опыт полководцев Германии, помноженные на тотальную дисциплину солдат, не оставляли шансов для Страны Советов. Однако, когда в битве за Москву советский солдат и «генерал Мороз» остановили немецкие дивизии, Клод сразу понял, что война немцами проиграна. Теперь, когда война перешла в затяжную фазу, Россия, с ее резервами и территориями, раздавит Германию, фашистскую Германию, но не фашизм. Эту идеологию, которая попала не в те руки, нужно было сохранить любой ценой, и для этого Клод стал готовить свою систему. Закладывать свой фундамент на территории той страны, которую люто ненавидел, и той земли, которую любил, несмотря ни на что. Настоящим кладом для него стала Западная Украина, вернее, люди, населявшие эту территорию. Они, силою исторической судьбы, оказались крайними в хитросплетениях европейской политики еще со времен Первой мировой и последовавшей за ней Гражданской войны в России. Мечтавшие о независимом государстве, они боролись за свою мечту с поляками, под которыми оказались после революции. Потом с русскими, присоединившими их земли к Советской Украине. Потом с немцами, которые, оккупировав их землю, отказали в создании «Незалежной». Потом со всеми «чужими», кто, так или иначе, жил на земле, называемой тогда Западной Украиной. При молчаливом согласии немецких властей украинские националисты под руководством Романа Шухевича «очищали землю ридной Украины» – москали, ляхи и жиды уничтожались без всякой пощады. Среди этих палачей Клод находил себе агентов, способных на все. Когда немецкие войска стали отступать, тысячи, десятки тысяч убийц метались, ища спасения собственной шкуры. Тут их и подбирал Клод, и, снабдив нужными документами, находил им место, в котором они должны были выжить и ждать его дальнейших указаний. Многие по его приказу сдавались в плен русским и, получив срока, уходили в лагеря. Клод понимал, что, отсидев пять, десять лет в лагерях и освободившись, его агентура продолжит абсолютно легальную жизнь во вражеском государстве и будет точно и в срок выполнять все его приказы. Иначе быть не могло. Это было очевидно. Он чуть менял биографии, имена, и отъявленные головорезы шли за решетку только за сотрудничество с немцами, получая вместо пули в лоб пять лет лагерей. Одним из его «крестников», попавшим за решетку под вымышленным именем, был Петро Цимбаленко, теперь Петро Клячко по кличке Шрам. Этот удосужился сам подменить свои документы, но тот, чьими документами он воспользовался, по иронии судьбы, тоже был агентом Клода. После войны, вернее, после капитуляции Германии, поскольку для Клода война не закончилась, а просто перешла в иную фазу, он ушел в подполье. Имея проверенные не раз документы контуженного на фронте инвалида, Клод уехал в Сибирь. Обосновался в одном из небольших городков на Транссибирской железнодорожной магистрали и стал налаживать оттуда связи со своими агентами. Через пару лет кропотливой работы его сеть уже работала, он знал местонахождение и имел связь с сотнями своих людей. Некоторых до времени, оставляя в глубокой конспирации, не беспокоил, некоторым помогал уйти из лагерей. Тщательно подобранные им люди в определенных местах ждали беглых и обеспечивали им в последующем «дорогу». Клод имел информацию и от лагерных сексотов, внедренных им же в систему. Но их было немного. Когда-то, в самом начале войны, от него ускользнул и исчез бесследно знаменитый «архив Битца», в котором содержались сведения о десятках тысяч секретных агентов, завербованных талантливым опером в течение всей его долголетней службы в системе ГУЛАГа. Это была большая неудача, которую Клод так себе и не простил. Архив пропал, но люди, однажды предавшие, жили, и Клод порой выходил на них, сам не ведая того. Одно из звеньев, созданное еще Битцем, продолжало работать и теперь, обеспечивая «дорогу» беглым в енисейской тайге. Этим путем и хотел вытащить Клод несколько своих людей из лагеря на Ангаре, когда стукачи донесли о том, что готовится большая резня. Так его секретное письмо попало к Шраму. Оно было написано шифром, который понимали только его агенты.