Три судьбы - Олег Юрьевич Рой
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так что нечастые вызовы на консультации и даже утомительные банные развлечения можно было считать не особенно обременительной платой за спокойную жизнь.
Когда несколько лет назад Якут вызвал его в Коломну, Гест не сомневался, что речь пойдет об очередной консультации. Но Якут, непривычно тяжело плюхнувшись на пассажирское сиденье, распорядился:
– В Гатчину надо съездить, там скажу, куда именно.
«Должно быть, переговоры опять какие-то, где нужно изображать из себя крутого эксперта», – подумал Гест. Ничего особенного. Правда, обычно их возил Ронсон или еще кто-нибудь из Якутовских бойцов, сажать за руль «эксперта» – это как-то несолидно. Странно. Второй странностью были очки Якута – здоровенные, в пол-лица, непроницаемо темные. При том, что глухие облака третий день не пропускали вниз ни единого солнечного лучика – вроде и белый день на дворе, а где там солнце, бог весть. Народ привычно пошучивал: такое вот оно, питерское лето. Очки Якут не снял даже в машине. На наблюдательности его глухие «заслонки», однако, не сказались, недоумение Геста, хоть и скрываемое, он заметил, конечно. Буркнул:
– Чего косишься? Спросить – страшно, что ли? Не дрейфь, все пучком. Не могу я сейчас за руль, глаза болят.
«Ну да, ну да», – скептически подумал Гест. И в машину влез, как будто старец столетний, пораженный множественным артритом. Или что там старческие суставы поражает? Двигаться Якуту было если и не больно, то, как минимум, неловко. Но спрашивать Гест и впрямь боялся. Не его это дело, что там у Якута с глазами. И с глазами ли. А вот почему он Геста за руль посадил…
– Что, Ронсон из доверия вышел? – Шутка получилась неловкая, но жалеть было поздно.
Якут только плечом дернул:
– Ронсон… не может. Да не дергайся ты, оклемается, ничего страшного. А другим я не верю. Езжай давай уже.
У Якута «глаза болят» – скорее всего, не в глазах дело. «Больше похоже на сотрясение мозга», – думал Гест, параллельно прикидывая варианты дороги. На Пушкин нацеливаться или на Красное Село? Первый вариант был короче, но пока за окружную выедешь, все «короче» на нет сойдет. Где сейчас пробки плотнее? Поехал через Автово, оказалось, не прогадал. И двигается Якут с трудом, продолжал размышлять, дрался он, что ли? И Ронсон, видите ли, «не может» его отвезти. Напали на них? Покушение? Нет, вряд ли, тогда стреляли бы или взрывали. Бунт на корабле?
После Красного Села Якут неожиданно нарушил молчание:
– Слышь, химик. Я тут это… в депутаты собираюсь. Что скажешь?
Надо же! Вокруг него явно что-то нехорошее творится, явно опасности какие-то, а он стратегии на будущее разрабатывает! Гвозди бы делать из этих людей! Вслух Гест, однако, лишь уточнил, с легкой толикой заинтересованности в голосе:
– В областные?
– Ну не в Думу же, – усмехнулся Якут. – Кто меня туда возьмет, там другие люди себе места готовят. Так чего думаешь?
– Перспективно, думаю. Надо у юристов уточнить степени депутатской неприкосновенности, вроде у областных поменьше. А может, и нет, я тут не спец. Но в целом идея ничего так, симпатичная.
– Вот и я так думаю. Не все же мне… пацаном бегать, – хмыкнул Якут.
И замолчал. До самой Гатчины. А там, вместо того чтобы назвать адрес, принялся отдавать команды: прямо, направо, налево, прямо и так далее.
Наконец заехали в какой-то двор, довольно неухоженный.
Еще и припарковаться оказалось негде. У торца одного из домов виднелся асфальтовый пятачок, но соваться туда было бессмысленно, машины стояли плотно. Одна из них, впрочем, оказалась «скорой», Гест подумал, вот уедет, можно будет туда перебазироваться. Стоять почти на въезде неприятно, сам сколько раз мысленно поругивал таких умников – водятлы! Остальным-то куда сунуться, если дорога перегорожена?
Ждать пришлось долго. Гест несколько раз выходил из машины – потянуться, размять ноги и вообще… осмотреться. Осматривать, впрочем, было особенно нечего. Дома едва видны из-за буйно разросшихся в палисадниках боярышника, сирени и почему-то яблонь. В глубине двора мусорные пухто, рядом несколько гаражей, в самой середине – облезлая песочница с неожиданно свежей ярко-желтой песчаной кучей, рядом дощатый столик с двумя лавочками по бокам, возле – сваренные из труб качели. Между гаражами и асфальтовым пятачком так же буйно, как вдоль дома, кустились боярышник и сирень, почти скрывавшие вход в дряхлую беседку. Потемневшие от времени и погоды перила ее были все в струпьях облупившейся краски, настолько старой, что определить исходный цвет не удавалось. Перила, разумеется, испещряли вырезанные местными подростками надписи. Гест почитал, удивился: нецензурных не было. Все очень прилично: Миша плюс Оля, Сивый – козел и все такое. Одна из надписей гласила: Катька – дура! Эта надпись – и по ее состоянию, и по стилю – была, похоже, самой древней. Может, Катька уже бабушка Екатерина Селиверстовна, а может, и умерла давно. А надпись – вот она, памятником былым эмоциям. Интересно, в его собственном дворе сохранилась надпись возле подвального окна «Валька дурак»? Последнюю букву Гест тогда самолично стер, получилось «Валька дура», вроде и не про него писано.
«Скорая» и не думала уезжать, так что Гест в конце концов решил, что она не на вызове, а просто так. Они с Лелей когда-то шутили про вечно припаркованный в одном из соседних дворов маленький автобус: у него тут гнездо. Он развернул машину, чтоб выезжать было сподручнее, раз уж на более подходящее место не перепаркуешься.
Якут пришел мрачный. Но вроде не мрачнее, чем был, обеспокоенно подумал Гест. Что за проблемы у него? И главное, не коснутся ли его, Геста?
Выруливая из двора, заметил в зеркале движение: «скорая» выбиралась из своего «гнезда». Как специально дожидалась, ей-богу! Спросил осторожно:
– Я могу еще чем-то помочь?
Якут хмыкнул:
– Че, очканул, что ли? Типа я на стрелку приезжал, и теперь хана котенку? Не, не думай… Не боись, короче. Главное – не свисти, где попало, что я сюда ездил.
– Ты чего, Якут? – Валентин изобразил обиду. – Если
