Пиковая Дама - Максим Кабир

— Ножницы?

— Хорошее зрение.

— Откуда у тебя эти фотки? — спросил Антон.

Прежде чем Смирнов сформулировал ложь — девочка завопила в ванной.

— Его изобрел королевский астролог Мишель Нострадамус в шестнадцатом веке…

Голос чудного дядьки раздавался из кухни. Аня села на край ванны. Папа оборудовал дачу всем необходимым. Словно знал, что ему придется съехать от помешавшейся на антиквариате жены. Мама ругала его: зачем ты вкладываешься в дом, где мы гостим изредка? Наверное, отцу хотелось иметь территорию, где он был бы полноправным хозяином. Даже в двенадцать Аня понимала. Чего она не понимала категорически, так это того, как исчезает любовь. Разве же она — любовь — сыпучее вещество вроде сахара, которое может со временем вытечь струйкой из дырявого мешка? Если бы Аня полюбила кого, то раз и навсегда. Как в красивых фильмах, а не как в дрянной реальности.

Она подставила ладонь под свет лампы. Указательный палец покраснел и распух. Металл впился в кожу. Красный камушек поблескивал насмешливо: попробуй избавиться от меня.

Кольцо она нашла на следующий день после обряда. Оно лежало на комоде… будто из треснувшего зеркала вывалилось. Аня не стала спрашивать Катю, ее ли эта вещичка: кольцо не налезло бы той даже на мизинец. Спросила у мамы, но мама, кажется, не услышала, зачарованная сайтом с уродскими стульями.

«Значит, будешь моим», — подумала Аня.

Колечко выглядело дешевым и старым. Крошечные металлические щупальца удерживали камень. По прошествии… скольких? десяти дней?.. безделушка не нравилась Ане от слова совсем. Озадачивала: зачем она вообще напялила такую безвкусицу?

Аня покрутила кольцо. Потянула — тщетно. Скривившись от боли, сунула в рот палец, послюнявила, сжала зубами.

— Ну, гадость!

Аня смочила руку под краном, намылила. Палец пульсировал… или это камень вибрировал, отдаваясь в кость? Аня засопела, натужилась. Кольцо грозило содрать кожу. Ноготь стал пунцовым.

Паника нарастала.

Над раковиной висело замаскированное полотенцем зеркало. Аня представила, как срывает защиту и обнаруживает за тканью огромный выпученный глаз. Она ощущала себя куклой в кукольном домике. И родители — куклы, и бородатый гость. А владелец домика смотрит в маленькие окна, наблюдает за их возней.

Подобные мысли посещали ее в церкви. Когда они с мамой ходили святить яйца и пасхальные куличи. На вопросы о Боге мама говорила: «Сама для себя реши, есть он или нет».

«Наверное, есть», — размышляла Аня. Кто-то же присутствовал в храме, помимо прихожан и священников. Кто-то исполинский, обитающий под куполом.

«Боженька, помоги нам», — прошептала Аня, не вполне уверенная, на чьей стороне этот самый Бог.

Кольцо сидело как приклеенное. По пластику потолка скользила тень, отражение водной ряби. Аня перевела взгляд вправо.

Ванна, пустая минуту назад, была наполнена до краев. Капля сорвалась с крана, размножила круги. Аня видела это так же четко, как видела грибок в стыках, мыльницу и одноразовые бритвы. Сухие края ванны были белыми, эмалированными. Но вся затопленная часть отливала желтизной. Ниже уровня воды ванна сделалась медной. Это была другая ванна — больше и шире, и, как ни пыталась Аня убедить себя, что вода просто искажает действительность, страх сжимал горло тисками.

На дне ворочались комья мха и тины. Вместо резиновой пробки слив закупоривала деревянная. Цепочка покачивалась и звякала о медь.

Остолбеневшая Аня отразилась в воде. Ветвистая тень упала на бортики. Из-за Аниного плеча всплыло лицо. Его будто вылепили из воска, а потом держали над огнем: черты оплавились, деформировались глазницы. Нижняя челюсть болталась на веревках сухожилий. Длинные пальцы — каждый состоял из пяти-шести фаланг — появились сзади, чтобы заткнуть Ане рот и задушить.

«Нет, — мысль забилась испуганной канарейкой в клетке черепа, — не задушить, а утопить!»

Аня закричала.

Вода устремилась винтом в слив — обнажившиеся стенки снова были белыми.

Дверь распахнулась, мама вбежала в ванную.

— Солнышко…

Аня кричала и кричала.

Потому что стенная плитка и плитка пола, кран и пряжка отцовского ремня и часики на мамином запястье — все вокруг было зеркалами, а в зеркалах скалилась женщина с черным ртом.

Аня закатила глаза и рухнула в клокочущую бездну.

Взрослые толкались плечами в тесном коридоре, мешали друг другу, спотыкались.

— Отойдите! — рявкнул Антон.

Он уложил дочь на половик. Она билась, будто выброшенная на мель рыба. Худенькое тело выгибалось, ступни стучали, отбрыкиваясь. Губы побелели, а лицо приобрело пепельный оттенок.

«Она умирает», — подумал Антон, леденея от страха и горя.

Он накрыл грудь Ани ладонью, пытаясь унять безумную дробь сердца.

— У нее спазмы! — причитала Марина.

Антон вспомнил, что эпилептик может проглотить язык. Или это миф?

— Тише, тише, зайка, перестань.

— У нее пена идет! — крикнула Марина.

Возле Аниного рта пузырилась густая слюна. Скрежетали зубы. Слезы текли из глаз, а мышцы казались натянутыми канатами. Аня хлопала рукой по полу. Как борец на ринге, подающий сигнал судье. Смирнов схватил девочку за запястье.

— Не тронь мою дочь, — зарычал от бессилия Антон.

На кухне щебетала, колотилась о прутья канарейка. Точно ее предки в глубоких угольных шахтах, извещающие об утечке газа.

— Кольцо! Откуда кольцо у нее?

— Да при чем тут кольцо? Скорую вызывай, дура!

Марина отшатнулась, достала телефон.

— Скорая не поможет. — Смирнов растолкал локтями родителей, схватил Антона за свитер. — Найдите что-нибудь, чтобы его срезать!

— А? — Мозг не желал обрабатывать информацию.

Аню трясло.

— У вас есть кусачки?

— Да…

— Тащите! Быстро!

Опомнившись, Антон ринулся на кухню, дернул ящик. Поверх инструментов, молотков и отверток лежало зеркальце, спрятанное накануне. Амальгама отразила бешеные глаза Антона и еще кого-то, ползающего по потолку.

Она была в доме. Она забирала его ребенка. Анна Верберова, чертова четвертованная детоубийца.

Антон вывалил к ногам содержимое ящика. Нащупал кусачки, метнулся обратно в коридор.

— Хорошо, — сказал Смирнов. — Зафиксируйте ее руку.

Антон внял приказу. Сжал запястье дочери.

— Что вы творите? — завизжала Марина.