Найти Элизабет - Эмма Хили

На стене сейф для ключа, и я пару секунд не могу отвести от него взгляда. У меня дома точно такой же, для социальных работников. Небольшая квадратная коробка, которая открывается четырьмя цифрами. Сумей я отгадать эти цифры, я бы смогла войти в дом. Пытаюсь вспомнить самые важные даты, но не могу припомнить ни день рождения Элизабет, ни ее сына. Не помню, знала ли я их вообще. Достаю из карманов листки бумаги. На многих их них записаны даты. Визит к дантисту. К окулисту. Торжества, на которые меня обещала взять с собой Хелен. Правда, я не помню, ходили мы с ней или нет.

Юбилей Элизабет. «Иди и поздравь». Эти слова записаны на желтом квадратике. Я несколько раз подряд читаю их. Правда, не могу сообразить, когда это было. Вновь перебираю свои листки. Еще несколько старых напоминаний. «Панамка в машине Хелен – оставь ее там». Затем, на розовом клочке, я вижу то, что мне нужно. 5 июля. Иди поздравь Элизабет (с ее бриллиантовой свадьбой). Бриллиантовой. Это значит, шестьдесят лет. Двадцать пять лет – серебряная, пятьдесят – золотая. Мы с Патриком отметили нашу золотую. По этому поводу мы устроили в саду грандиозный праздник, пригласили всех родных, друзей, соседей. Это был чудный сентябрьский день, и после того, как гости разошлись, мы с ним до самой ночи сидели в гамаке, глядя, как в воздухе вокруг дома кругами носятся летучие мыши. До пятьдесят первой даты Патрик не дотянул.

Я снова смотрю на сад, и мне становится страшно одиноко. Не знаю, что бы я делала, если бы не Элизабет, после того как Патрика не стало. Эти глупые игры, в которые мы играли в «Оксфаме», – покупали самые уродливые фарфоровые безделушки, прятали пистолет, которым Пегги проставляла цены, чтобы она не могла его найти. А все эти кофепития, кроссворды, совместные обеды… Благодаря им я жила.

Я с трудом поднимаюсь с кресла и становлюсь напротив сейфа с ключами. Шестьдесят лет. Если отнять, получится 1952. Набираю код. Бесполезно. Тогда я добавляю день и месяц. 5-7-52. И снова безрезультатно. Значит, она не использовала дату своего юбилея в качестве кода. Прижимаюсь лбом к холодному стеклу кухонной двери и сминаю записку в комок.

В соседском саду лает собака. Мне почему-то не нравится этот лай, как будто пес слегка скулит, и этот звук действует мне на нервы. Я дергаю за ручку кухонную дверь, чтобы поскорее отсюда уйти. Дверь неожиданно скрипит, а потом… открывается, и у меня екает сердце. Я замираю на пороге, пытаясь сообразить, что это значит. Пытаясь отделить подспудное чувство, что здесь что-то не так, от воспоминаний от нашей собственной кухонной двери, когда я была ребенком. До самой ночи она всегда стояла незапертой, точно так же, как и эта.

Сквозь занавески в цветочек сочится тусклый свет, отчего все поверхности здесь кажутся какими-то пегими. Сама кухня пропахла дезинфицирующим средством. От этого запаха у меня начинает щипать во рту, до самого горла. Сначала открываю верхние ящики, затем перехожу к нижним. Все до единого пусты. Холодильник включен, он негромко гудит, но внутри него лишь старая баночка от маргарина. Не знаю, надо ли придавать значение отсутствию продуктов или нет. Часто я сама приносила их Элизабет. Сын держит ее на голодном пайке, кормит безвкусной пищей, которую она терпеть не может.

Столовая совсем не такая, какой я ожидала ее увидеть. Я впервые замечаю, какой старый, какой вытоптанный на полу ковер. А еще здесь чего-то не хватает. Смотрю на полированный деревянный стол и стараюсь вспомнить, что на нем должно быть. Но ничего конкретного мне в голову не приходит. Я стою позади кресла Элизабет и выглядываю из окна. Когда-то мы с ней вместе наблюдали за птицами. Моя подруга легко распознает их по силуэту, ей даже не нужно видеть, какого они цвета. Даже в сумерках она легко отличит воробья от синицы.

Меня замечает дрозд и начинает не то подлетать, не то подскакивать ко мне. Он садится на бетонный отлив и заглядывает внутрь, поворачивая голову то в одну сторону, то в другую. Он просит изюма. Элизабет хранит коробочку с сушеным виноградом под рукой, рядом с креслом, и кормит его из окна. Я встаю, и дрозд пугается и улетает, однако тотчас возвращается и снова смотрит на меня. Изюма я нигде не вижу. Надо проверить в кухне, пока я буду заваривать Элизабет чай. Кстати, не помню, захватила я с собой конфет или нет? Я начинаю рыться в сумочке, вынимая оттуда вещь за вещью – бумажные носовые платки, старый рецепт… Но никаких конфет. Элизабет наверняка расстроится. И как это я только забыла про конфеты? Может, мне ей что-нибудь приготовить? Яичницу или сэндвич с ломтиком помидора? Я могу накрыть для нее стол. Странно, а где же скатерть? Никаких салфеток, никаких пластиковых подложек. А ведь Элизабет всегда была такая аккуратистка… Лично я могу есть, поставив тарелку на колени, перед телевизором. Но вот Элизабет любит, чтобы все было как положено. Соли и перца на столе тоже нет. Как нет мангового чатни, соусов, горчицы. Элизабет обожает, когда на столе много разных приправ, что неудивительно, если учесть, какой безвкусной пищей пичкает ее сын. Я поворачиваюсь к двери и замечаю, что полочки с майоликой тоже нет. Нет ни ваз с червями, ни тарелок с жуками и сороконожками – все они куда-то исчезли, разбежались, расползлись. Нет, здесь явно что-то не так, и я пришла сюда не как обычно. Вынимаю свои записки. Имя Элизабет встречается много раз, а рядом с ним слово – «пропала», «пропала», «пропала».

Шум мотора делается громче и ближе. Я бреду в коридор и моргаю. В пузырчатое стекло передней двери льется яркий свет. На ковре даже видны полосы от пылесоса. Очертания машины застывают по ту сторону двери. На коврике лежит письмо. Оно адресовано Элизабет. Я нагибаюсь, чтобы его поднять. Трясущейся рукой сую его себе в карман. Хлопает автомобильная дверца.

– Я только заберу остальные ящики. Ты пока посиди.

Это сын Элизабет. Я узнаю его по голосу. Интересно, кому это он кричит? Мне слышно, как он идет по старой, залитой бетоном дорожке. Что же мне делать? Убежать и спрятаться? Или же если я сдвинусь с места, он меня заметит? Стою, подавшись вперед, и жду. Шаги удаляются куда-то за дом. Я слышу, как щелкает щеколда на боковой калитке. Немного отдергиваю в сторону штору. Наверное, в машине сидит жена Питера. Так и есть. Она смотрит наружу сквозь лобовое стекло. Но Элизабет с нею нет.

– Черт, оставил открытой дверь… Сейчас быстро проверю внутри, – раздается голос Питера. Он кладет в багажник сиденье для ванной и возвращается в дом.

Я в панике оглядываюсь по сторонам. Не знаю почему, но мне ужасно хочется где-нибудь спрятаться. Он не должен меня здесь обнаружить. Я вновь слышу его шаги, затем раздается металлический скрежет двери. Он входит в теплицу. Сердце готово выскочить у меня из груди. Может, я успею подняться на второй этаж? Я уже готова выпрямиться и рискнуть, как замечаю дверь в чулан. Тотчас открываю ее; старое дерево скрипит и сопротивляется, не желая отрываться от косяка. На мое счастье, Питер обо что-то споткнулся и теперь ругается, что цветочные горшки мешают ему пройти. Я пользуюсь моментом и, юркнув в чулан, закрываю за собой дверь.

В чулане пахнет полиролью и старым прогорклым шоколадом. Я стою, прижавшись к каким-то предметам, тонким и длинным. У одного на конце губка, у другого – щетка. Я не помню, как они называются. А еще здесь стоит пылесос, на котором красуется надпись «Система «Циклон». Две тысячи ватт чистоты». Я шепотом произношу эти слова вслух, и мне становится легче.