Девушка, которой нет - Владислав Булахтин

Сильнее всего пострадала часть состава, следующая за перевернувшимся вагоном. Голосили женщины, орали дети. На насыпь вываливались окровавленные люди, бежали куда-то спасать раненых.

«Самое сложное – менять судьбы других людей», – говорил дядя Викентий.

«Я легко научилась этому. Не просто менять – останавливать пульсирующие инерцией судьбы. С полпинка. На скаку! И нет мне равных ни по ярости, ни по безысходности. Пусть моя состоявшаяся смерть станет всему оправданием».

Покореженные вагоны развернуло поперек рельс. Осколки битых окон, слезы, груды разорванного, как бумага, металла. Нет ничего страшней. Нет ничего прекрасней.

«В мире реальном твое зверство отзовется какой-нибудь катастрофой. Мертвых и работы тебе точно прибавится, – обреченно думала Фея. – Что ж, я готова к подвигам. Уничтожать покойников – самый отчаянный, самый безжалостный героизм, которому, наверное, нет прощения».

Фея возвращалась в Москву, чтобы участвовать в операциях по нейтрализации крайне активных фантазеров, разрушающих миры иллюзиями.

Она возвращалась, чтобы на Пушкинской площади встретить Саню.

Чтобы влюбиться и окончательно исчезнуть.

Агата Кристи: «Легион»

Ощущение страха иррационально. Его не нужно привязывать к логическим объяснениям. Беспокоят не сюжет, не связь событий, а образы, которые промелькнут в темноте спальни. Содержательное описание теряет свойства первозданного ужаса.

Любимый страх Кратера – лифты. Падающие. Подпрыгивающие. Останавливающиеся. В которых не хватает воздуха и гаснет свет. Самое страшное – будничность. Просто день, просто выход из дома. Лифт опускается, открываются двери – а за ними полумгла огромного бесконечного подвала с земляным полом, бесформенными конструкциями во мгле, на периферии зрения. Потолок, стены, все дневное, прочное, за что можно было бы зацепиться взглядом и начать отсчет нового пространства, – отсутствуют. Здесь не хочется оставаться, но кнопки мертвы. Только ты и темный подвал. Двери не закроются, лифт не уедет. Обреченный человек и тьма еще долго будут вглядываться друг в друга. Пока бессилие и безысходность не возьмут верх, и он не шагнет ей навстречу, понимая – выхода из забвения уже не найти, надеясь очень быстро потерять сознание, когда повстречается с первым монстром из этого незнакомого, ужасного мира. Горящие глаза, кровавая пасть, метания в темноте… Конец.

Другой страх – ощущение чужого в квартире, на даче, в любом замкнутом личном пространстве. Особенно продуктивен этот страх вечером или ночью, когда человек один дома, все двери заперты, никто не может войти. Он моется под душем, и его настигает не звук, а ощущение шорохов или шагов. Жертва выключает воду, прислушивается, не слышит шагов Чужого, предчувствуя – сейчас в ванной погаснет свет. И рано или поздно ей придется открыть дверь и встретиться с ужасной неизвестностью.

Тысячи страхов связаны с детьми, со смертью, с сексом…

Самым привычным страхом для Кратера стало болезненное подозрение, что кто-то мерзкий-злобный наблюдает за ним, знает, даже предчувствует все его мысли, и в этом знании нет ничего снисходительного, прощающего, созидательного. Из-за этого типа ни одна живая душа, способная понять, не узнает о том, каким был Кратер.

Eurythmics: «A Whiter Shade Of Pale»

Фея металась по комнате и орала на Викентия Сергеевича, будто он был в этом виноват:

– Я-то думала – он моя иллюзия! Удивлялась, какого парня выпросила себе у вечности! Оказалось – Саня вообще не подчиняется никаким законам! Пропал, как Сергей Бодров в Кармадонском ущелье! Моя хозяйка говорит: «Ни разу его не видела». Я ей: «Ты чего, старая! Он здесь дневал и ночевал!..» Упирается: «Не было никаких мужиков!» Хоть тресни!

Викентий Сергеевич горбился над столом, ниже и ниже наклонял голову над черной поверхностью.

– Я думала, в один прекрасный день засну с ним – и не проснусь. Уйду счастливой…

Она думала, что прижмется к нему, обовьет телом и забудет все мысли, кроме одной: «Так будет всегда – не надо ни просыпаться, ни говорить, просто млеть от бесконечных прикосновений…»

Надеялась, это ощущение станет ее вечностью.

– Что вы чахнете, как Кощей? Я помогала вам? Помогала. Теперь будьте любезны понянчиться со мной. Найдите Кораблева! Я по Москве бегать устала. Я уже не только указатели, но и людей плохо вижу…

Викентий Сергеевич горько вздохнул:

– Боюсь, это очень сложно…

– У вас все сложно. Намекните, где шукать, – я поставлю раком этот город!

– Намекаю: я – не справочное бюро. Может, твой Саня в Сомали улетел. Или его очень надежно спрятали дружки-альфонсы. Или он такой же покойник, как мы с тобой, и сейчас преспокойно исчезает среди иллюзий.

– Живой он! Вот его письмо, – возмутилась Фея (она отчаянно хотела узнать слова, спрятанные в предательской белизне бумаги).

– Угу, – скептически откликнулся Викентий Сергеевич.

– Не может быть, чтобы он провалился сквозь землю!

– Угу, – повторил шеф. – Чисто теоретически, я готов поверить даже в то, что он нарисовался здесь из мира живых. Туда же и сгинул. Или ты на недельку выбралась туда. Сейчас такие случаи должны происходить всё чаще и чаще.

– Почему это? – спросила Фея, вовсе не желая, чтобы ее вновь поучали.

– Человечество создавалось не для того, чтобы копить жирок. Человечество – поле экспериментов Бога с самим собой. Жизнь и смерть – уникальные сообщающиеся сосуды, словно специально придуманные для опытов над людьми. Наш мир больше не может оставаться таким, какой он есть. Бог, – Викентий Сергеевич произносил слово «Бог» так, словно извинялся, – рано или поздно перетасует карты и сдаст снова. Возможно, то, что наши миры уже стали ближе, – это как раз новая пересдача.

– Что будет, если пуповина между мирами укрепится? Будем ходить в гости?

– В любом случае произойдет катастрофа. Миры создаются ради потрясений, чтобы стать интереснее для… кхе-кхе… Бога. Это условие продолжения жизни на Земле.

Фея задумалась: что может быть кошмарнее заточения в полутемной пыльной комнате и знания, что мир исчезнет, обернувшись космической, но беззвездной чернотой?

Унылое постукивание невеселых слов Викентия Сергеевича возвещало – все не только может, но и обязательно будет хуже. Ждите-ждите-ждите. Обратный отсчет до катастрофы пошел на часы.

Metallica: «The Unforgiven»

Поскольку чаще всего ему приходилось выступать в роли чужого кошмара, Кратер эффективно использовал свою коллекцию. Самый лучший трюк – появление Чужого.

Кирилл раздобыл магнитный ключ от пентхауса, в котором обитал Саня. В лифте Кратер сбросил экипировку МУП «Стрижи» и остался в одной гавайке и шортах. Уже составился план отхода, хоть это и не совсем в его правилах – обычно он готовил операцию, словно после ее завершения нет необходимости рассчитывать на продолжение жизни.