Впервые в жизни, или Стереотипы взрослой женщины - Татьяна Веденская

* * *

Когда Анна вернулась домой, Олеся и Матгемейн уже были изрядно пьяны, а Женька хоть и не пила в силу своего интересного положения, но громко смеялась и швырялась картами, как будто ее тоже распирало изнутри. Одна Нонна все еще напоминала саму себя – сидела и строго смотрела на происходящее, однако пустая стопка напротив нее говорила, что держится она только за счет учительской выправки. Сколько раз она сидела и смотрела на учеников с таким же строгим выражением лица, а сама при этом витала так далеко в облаках, что не сразу получалось вернуться на землю.

– И чего это вы пьете? В честь чего? – спросила Анна, устало оседая на диван. Больше всего сейчас она хотела бы, чтобы никого не осталось, кроме нее и Матгемейна – необитаемый остров с окнами на Строгинский залив и тихая музыка Стинга.

– И между прочим, наш коньяк пьют, – словно из неоткуда выскочила баба Ниндзя. – И шумят. Маша никак не может уснуть.

– А мальчики? – Анна спросила, но мальчики тут же сами заявили о себе, пробежав мимо нее с какими-то шнурами и джойстиками в руке. Незачем было и спрашивать. Играют. Пятница. Все во что-то играют, и только Анна целый день провела стоя у зеркала в гримерной – ее наняли гримировать целую тучу гостей для пяти шоу подряд. Их лица – мужские, женские, толстые щеки, хорошая кожа, плохая, с прыщами, старая, самая сложная для работы – все слилось в один сплошной поток воспоминаний. Семьсот долларов. Отваливающаяся спина.

– Ты есть хочешь? – спросила баба Ниндзя, но Анна только помотала головой. Матгемейн продолжал играть. Он смеялся, шутил на своем басурманском, и пьяная Олеся отвечала ему так, словно понимает, о чем идет речь. Матгемейн даже не смотрел на Анну. Он потянулся к практически опустошенной бутылке коньяку, стал наливать и пролил все на стол.

– И давно вы пьете? – нахмурилась Анна. Матгемейн все чаще выпивал по вечерам, особенно когда ее не было дома, что случалось тоже, считай, постоянно. И их семейная жизнь стала вдруг до невозможности напоминать нормальную российскую. Его тяжелое дыхание во сне, запах спирта, отстраненный взгляд. Что они делают? Что происходит? И почему, черт возьми, никто ей не отвечает? Набрались тут!

– Вы вообще обалдели?! – воскликнула Анна, и все резко замерли и повернулись к ней. Раскрасневшаяся Олеся, взведенная, как курок, Нонна, растерянная Женя. Злой, колючий взгляд Матгемейна.

– Where have you been?[6]– спросил он, глядя ей прямо в глаза.

– Я работала! – рявкнула Анна, и прозвучало это ужасно грубо. Она сама поняла это, но было уже слишком поздно. Матгемейн сверлил ее своими зелеными глазами и молчал. Затем резко встал, опрокинув стул. Оглянулся, но не стал его поднимать – так и ушел нетвердой походкой, оставив Анну стоять посреди просторной гостиной, среди любимых подруг. Женя побледнела, а Олеся вскочила и бросилась к Анне и принялась ее обнимать.

– Прости, прости, мы не должны были. Звонили тебе, но ты не отвечала! – Все кричали что-то наперебой, а Анна, бледная и перепуганная, послушно позволила усадить себя за стол и влить в себя изрядную стопку коньяку. И только потом она чуть оттаяла, уронила лицо в ладони и разрыдалась.

– Бросит он меня. Вы видели его лицо? – всхлипывала она, а Олеся кивала и пожимала ей руки. Она не стала говорить о том, что случилось сегодня с ней. Неважно, знает Анна или нет, они все равно могут рыдать вместе.

– Никто тебя не бросит, – замотала головой Женя. – Он тебя обожает.

– Любовь? – подняла голову Нонна. – Ты хоть представляешь, какие они разные? Они ж даже поговорить не могут толком. Он же ничего, ничего не понимает про нас.

– Он хочет знать, почему я все время работаю. Что должна ему сказать? – возмущалась Анна. – Что у меня долги еще с прошлого брака невыплаченные за квартиру? Что нас тут, между прочим, шесть человек живет и все хотят кушать. Что адвокат этот… тоже ведь не даром.

– Но адвокат хороший, – вмешалась Женька. – Просто отличный.

– Что ему сказать? Давай, дорогой, звони в свою Ирландию своей маме, которая каждый раз пронзает меня буквально ведьминым взглядом. Скажи ей, что мне нужно двадцать, а лучше тридцать тысяч долларов сейчас и четыре-пять каждый месяц, чтобы ты мог продолжать играть в карты и пить коньяк с друзьями.

– Приводит? – спросила Нонна, нахмурившись.

– Где он только их берет, – подбросила щепок в огонь баба Ниндзя. Хоть бы раз она сказала что-то хорошее, доброе.

– Иногда такое чувство возникает, – пробормотала Анна, утирая слезы, – что в Москве ирландцев больше, чем в самой Ирландии.

– И все они у нас тут сидят, в дудки дуют, – фыркнула баба Ниндзя, домывая посуду. – Вот такая любовь!

– Любовь? – шмыгнула носом Олеся. – Нет ничего более болезненного, чем эта чертова любовь. Видели бы лицо Померанцева, когда он узнал, что мне отказали. Господи, он был так рад, что теперь я почти что ненавижу его.

– Тебе отказали? – вытаращилась Анна. – Это там, где мы эмо тебе делали.

– Да-а! – еще сильнее разрыдалась Олеся. – Господи, такой макияж, такой образ. Никогда и ничего из меня не выйдет. Ань, можно я у тебя переночую?

– Но почему? Ты была… о, ты была незабываема! – возмутилась Анна. – Столько сил.

– Это всегда так – столько сил, столько всего. Сердце бьется. Ох, – Олеся глубоко вдохнула и попыталась унять слезы.

– Пить надо меньше, – бросила баба Ниндзя, но даже в ее голосе слышалась жалость. Страстная преданность сцене за все эти годы принесла Олесе реки слез и горы разочарований.

– Лучше бы я тоже была учительницей, – пьяно размахивала руками она, но надо было признать, что, даже будучи пьяной и расстроенной донельзя, Олеся продолжала играть, держа какой-то образ, эмоцию, надрыв. И жесты рук автоматически повторяли отрепетированные пассы. В принципе хоть сейчас снимай.

– Ты? Учительницей? – расхохоталась Нонна, а Олеся начала было изображать, как бы она вела урок, как строго размахивала бы указкой. Анна расхохоталась, и ее звонкий смех разнесся по дому. И вдруг оборвался. В дверях кухни стоял Матгемейн. Стоял и взволнованно вглядывался в Аннино лицо. Она подскочила и бросилась к нему. Он заграбастал ее своими огромными ручищами, прижал к себе и принялся шептать что-то на ухо, то ли выговаривать свои обиды, то ли, наоборот, оправдываться – кто их поймет. Девочки переглянулись.

– Ну, пожалуй, пойду, – пробормотала Нонна и повернулась к Олесе. – Ты со мной?

– Ага! – кивнула она и поднялась, старательно держась за край стола. Коньяку за прошедший вечер было много, явно больше, чем надо. Зато разочарование и боль уже не так сильно ощущались. Плевать! На всех на них и на их продюсеров, и на их мнения, и вообще – чума на оба «ейных» дома!

– Ну, так начинай идти. – Нонна подцепила Олесю под локоть, обреченно понимая, что тащить эту звезду придется прямо до дома. Благо они жили в одном и том же, только в соседних подъездах.