Играющая в го - Шань Са

— На следующий день, собрав все свои жалкие сбережения, я отправился в японский магазин. На новое кимоно денег мне не хватило, но я купил красивое оби.[26]Я не знал, что мой подарок станет тем ядом, что отравит мед нашей любви. Наша связь очень скоро открылась. Месяц спустя моя китаянка исчезла без следа.

Над нашим столом повисает жуткая тишина.

— Позже, поступив в армию, я навел справки о ее судьбе. Ресторан закрылся много лет назад. Его хозяева, китайские шпионы, испарились. Узнав о связи своей служанки с японцем, они обрекли ее на смерть…

Луна исчезла,

И весна ушла,

Весна былых времен.

Только я все еще здесь

Я один не изменился![27]

Капитан всхлипывает.

Завтра мы станем прахом и землей. Кто вспомнит о любви солдата?

После уроков Хун отводит меня в угол.

— Я нашла для тебя врача. Идем.

— Кто он? Как тебе удалось?…

Она оглядывается. Класс опустел. Остались только мы с ней.

Она шепчет мне на ухо:

— Помнишь ту привратницу, которая выпускала меня из пансиона? Вчера я сказала ей, что забеременела и ищу врача.

— Ты обезумела! Если она проболтается, тебя выгонят из колледжа, отец обреет тебе голову и отправит в монастырь!

— Не беспокойся об этом. Я сказала ей кое-что еще: «Если начнете болтать, я донесу на вас за сводничество. Скажу полицейским, что вы принуждали учениц к проституции, чтобы брать с них деньги. Вы не только потеряете место — вас осудят и прилюдно повесят». Я нагнала на старуху такого ужаса, что она тут же нашла мне доктора, умеющего держать язык за зубами.

Мы идем с Хун в ее спальню, и она заставляет меня переодеться, чтобы я выглядела как взрослая женщина.

Рикша везет нас через блошиный рынок.

На тротуарах выставлены мебель, посуда, ткани, безделушки, одежда, украшения, пожелтевшие, покрытые плесенью каллиграфические свитки. Продавцы — обнищавшие маньчжурские аристократы — бродят среди этих остатков былой роскоши, пытаясь продать кто нефритовую табакерку, кто старинную вазу, чтобы было чем заплатить за час в опиумной курильне. Покупателей совсем мало — несколько японских офицеров прохаживаются по рядам, с вожделением взирая на старинные вещи.

Из осторожности Хун велит рикше остановиться в начале улицы. Пройдя метров двести вперед, мы взбираемся по полуразвалившимся ступеням и углубляемся в лабиринт веревок, на которых сушатся простыни, панталоны и детские пеленки. В лицо ударяет острая вонь мочи и тухлых яиц. Меня рвет.

В конце бельевого коридора замечаем комнатки под покатой крышей. Мухи с жужжанием роятся над выставленными на улицу плитами.

Хун кричит:

— Как пройти к доктору Хуан Пу?

На пороге появляется растрепанная женщина. Бросив на нас презрительный взгляд, цедит сквозь зубы:

— Там, в глубине, справа.

Табличка на двери, написанная выцветшей тушью, гласит:

«Знаменитый на берегах четырех морей врач волшебной рукой вернет вам ушедшую весну. Специалист по излечению шанкров, сифилиса, гонореи».

Мы стучимся. Открывает женщина с химической завивкой и грубо накрашенным лицом. Смерив нас взглядом, уходит, цокая каблуками. Хун подталкивает меня в спину, и я оказываюсь в темной комнате. В нише сидит, застыв, как мертвая, девушка. Рядом с ней курит мужчина. Он оглядывает нас.

— Из какого дома?

Мы отходим в дальний угол.

В помещении стоит горький запах медицинских снадобий. Я задыхаюсь от вони.

Не знаю, сколько времени мы провели в ожидании, прежде чем подошла моя очередь. Редкие седые волосы доктора Хуан Пу собраны в тонкую маньчжурскую косу, похожую на поросячий хвостик. Врач сидит за черным столом перед полупустым книжным шкафом и поглаживает жидкую бороденку.

— Из какого дома?

Хун отвечает за меня:

— Из либерального.

— Возраст?

— Двадцать лет.

— Что вас беспокоит?

— У моей подруги трехнедельная задержка.

— Понятно. Откройте рот, покажите язык. Хорошо, раздевайтесь. Раздевайтесь, — повторяет он.

Хун отворачивается. Я себя ненавижу. Со слезами на глазах расстегиваю платье.

— Ложитесь сюда.

Он кивает на кушетку, застеленную грязной простыней.

— Раздвиньте ноги.

Мне кажется, что я сейчас умру. Сжимаю кулаки, чтобы не плакать.

Старик подходит, держа в руке лампу. Смотрит, щупает, задумывается.

— Так, — произносит он наконец, выпрямляясь. — Заражения нет. Одевайтесь.

Он просит меня положить правую руку на стол и прикладывает к запястью два пальца. Его желтые, сантиметров пяти в длину ногти загибаются на концах.

— Пульс неровный. Ясно различим тон оплодотворения. Вы беременны!

Я спрашиваю слабым голосом:

— Вы уверены, доктор?

— Абсолютно, — отвечает он, щупая мне пульс на левой руке.

Хун произносит за моей спиной:

— У вас наверняка есть для нее лекарство, доктор.

Старик качает головой:

— Это невозможно, это преступление.

Хун цинично хмыкает.

— Выпишите нам рецепт! — говорит она и бросает на середину стола тяжелый золотой браслет. Старый маньчжур на мгновение задумывается, разглядывая драгоценность, потом хватает кисточку.

Хун провожает меня до дома.

— Завтра вечером, после уроков, я принесу настойку, и все наконец закончится, — обещает она.

— Не стоит обо мне беспокоиться. Только смерть может смыть позор. Вот, возьми этот нефритовый браслет. Я не хочу, чтобы ты за меня платила. Я этого не заслуживаю.

Она силой надевает браслет мне на запястье.

— Зачем мне теперь все эти красивые вещицы? Завтра ты выпьешь лекарство, и все закончится. Через год я выйду замуж, и меня изнасилует чужой мужчина.

Наутро после грозы устанавливается ясная погода.

Как всегда в это время года, мальчишки на улицах пристают к прохожим, уговаривая купить жасмин. Не в силах противостоять их мольбам, я покупаю сплетенный из цветов браслет, думая о загорелом запястье китаянки.