Кровавое Крещение "огнем и мечом" - Виктор Поротников

Владимир поднялся по чуть-чуть поскрипывающей лестнице в верхние покои; самая старшая из служанок следовала впереди него, указывая путь в светлицу Аловы. Владимиру очень хотелось, чтобы Торы сегодня не было дома, чтобы она не омрачала своим присутствием его свидание с Аловой после столь долгой разлуки.

Однако Тора была здесь, она встретила Владимира в очень чистой и светлой комнате, стены которой были увешаны коврами, а в распахнутые створки окон врывался птичий гомон и струи теплого ветерка, пропитанные запахом листвы. Неподалеку от терема стеной стоял густой лес.

Сидевшая у стола Тора поднялась и, сделав несколько шагов навстречу, протянула Владимиру обе руки. На ней было длинное платье из серебристой парчи с красивым орнаментом по нижнему краю и на рукавах. Ее волосы, заплетенные в косу, были уложены венцом и покрыты легким белым платком. Пальцы рук Торы были унизаны золотыми перстнями, на ее груди лежало ожерелье из серебряных монист с зернью.

— Здравствуй, сын мой! — с приветливой улыбкой проговорила Тора. — Я очень рада тебя видеть во здравии. Поздравляю тебя с победой над вятичами.

Владимир мягко пожал руки Торы, слегка удивленный ее приветливостью. Его сердце волнительно забилось, когда Тора поцеловала его в губы, а ее упругая грудь на миг прижалась к его груди. Светло-серые глаза Торы взирали на Владимира с радостью и с некоторым любопытством. Эта красивая тридцатичетырехлетняя женщина из рода датских конунгов была восхитительна в любом одеянии! А ее улыбка могла обезоружить кого угодно.

После краткого молчания, вызванного невольным замешательством, Владимир поприветствовал Тору на языке варягов и сказал, что желает взглянуть на рожденного Аловой сына.

— Алова давно ждет тебя, князь, — промолвила Тора и мягко подтолкнула Владимира к двери в соседнее помещение. Она тут же добавила: — Шапку и плащ ты можешь оставить здесь, сыне.

Владимир торопливо скинул с себя плащ и соболью шапку прямо в услужливые руки служанки. Затем он отворил дубовую дверь и скрылся в опочивальне.

Тора решительным жестом повелела служанке удалиться. Подойдя к распахнутому окну, она стала смотреть на видневшуюся за частоколом ухабистую дорогу, на вытянувшиеся вдоль дороги черные приземистые избы смердов, крытые пожухлой соломой. Эта дорога ведет в Киев, куда Торе и ее дочери теперь нет доступа, так как в тереме Владимира появилась юная немка, очаровавшая его. Может, сердце Владимира растает, когда он возьмет на руки сына, рожденного Аловой, размышляла Тора. Может, во Владимире проснутся былые чувства к Алове, и он разрешит ей вернуться в Киев.

Свидание Владимира с Аловой длилось недолго, не прошло и часа, как он уже собрался в обратный путь.

Проводив своего зятя, Тора вошла к дочери с намерением узнать, о чем она беседовала с Владимиром и почему князь уехал так спешно.

— Владимир недомогает, поэтому он не остался у нас на ночь, — поведала матери Алова. — Владимир обещал на днях приехать снова. — По бледному лицу Аловы промелькнула счастливая улыбка. — Владимир решил назвать нашего сына Вышеславом. Младенец ему очень приглянулся. Целуя меня, Владимир признался, что сильно соскучился по мне.

— Хорошо, коль слова Владимира искренни, — с грустью вздохнула Тора. — Теперь нам нужно очень постараться, дочь моя, чтобы оттеснить от Владимира эту проклятую немку!

* * *

Как повелось исстари, по случаю рождения сына в княжеском тереме был дан пир. На это застолье была приглашена вся киевская знать. Именитые гости рассаживались за столами каждый в соответствии со своей знатностью. Самые родовитые бояре имели право сидеть вблизи от княжеского стола, менее родовитые вельможи занимали места поодаль от князя. В самом конце гридницы, почти у дверей, имели право сидеть младшие дружинники, купцы, ростовщики и княжеская чадь.

Это пиршество запомнилось всем присутствующим не щедрыми дарами, преподнесенными князю старшими дружинниками, не цветистыми здравицами, произнесенными в честь князя, не веселыми проделками скоморохов, но тем, что Владимир вдруг лишил своей милости боярина Сфирна. На виду у всего киевского боярства Владимир отказался принять подарок Сфирна. Княжеские слуги грубо вытащили Сфирна из-за стола, вытолкав его в самый конец пиршественного зала. На место Сфирна Владимир повелел усадить незнатного гридня Рагдая. Казалось бы, Владимир нарушает древний обычай, оскорбляет старшую дружину в лице Сфирна, предки которого служили еще князю Аскольду. Об этом кричал возмущенный Сфирн, прося других имовитых мужей заступиться за него перед князем.

«Рагдай своей грудью защищал меня в сече с вятичами, поэтому он заслужил высокую честь сидеть на пиру рядом со мной, — сказал Владимир, заставив умолкнуть голоса недовольных бояр. — Сфирн показал себя трусом в битве с вятичами, тому я сам был свидетелем. Отныне будет так, бояре. Кто из моих дружинников отличится в сече с врагами, тому и почет от меня. Знатность рода отныне значения не имеет, пусть любой из вас уповает токмо на собственную храбрость».

Владимир тут же произвел Рагдая в боярское сословие, даровав ему большой земельный надел и три села в окрестностях Киева.

Сфирн ушел с пиршества, не дожидаясь его завершения. Он был буквально переполнен бешенством, ведь Владимир — этот гнусный мальчишка! — унизил его перед всей киевской знатью. Пострадал не только сам Сфирн, бесчестье пало и на всю его родню. Теперь киевляне станут показывать пальцем на Сфирна, начнут шарахаться от его сыновей, жены и сестры, от его брата и племянников. О, Сфирну ведомо, что такое злая молва! Тем более что такое княжеская опала!

Сфирну было до слез обидно, ведь в той злополучной битве с вятичами у переправы через Оку в постыдном бегстве от врага участвовали многие старшие дружинники, почему же гнев Владимира обрушился на него одного. Где же справедливость на свете?

Боярин Слуда, доводившийся Сфирну троюродным братом, тоже был в натянутых отношениях с Владимиром. Встретившись со Сфирном на другой же день, Слуда повел с ним такие речи.

— Владимир, сын ключницы, оттого-то в нем и сидит неприязнь к нам, боярам, — молвил Слуда, плотнее притворив дверь светлицы. — Владимир понимает, что далеко не всем киевским боярам нравится кланяться сыну рабыни. Поэтому Владимир и злобствует. Потому-то он и приближает к себе черных людишек вроде Рагдая. Сегодня Владимир прилюдно унизил тебя, брат, а завтра он может голову снять с любого из нас, бояр. — При этих словах Слуда перешел почти на шепот, глядя в глаза Сфирну и многозначительно выгнув бровь. — Смекай, брат. За спиной у Владимира варяги и дружина Добрыни, который тоже простолюдинов привечает. Боюсь, брат, дойдет до того, что сыновья смердов и холопов оттеснят нас, родовитых мужей, от княжеского трона.

— И я того же опасаюсь, брат, — покачал бородой Сфирн. — Что же нам делать?

— Убрать нужно Владимира со стола княжеского! — прошипел Слуда и сердито воткнул нож в скамью. — Зарезать, как жертвенную свинью! А на стол княжеский посадить сына Ярополка, рожденного гречанкой Юлией.

— Слова твои верные, брат, — промолвил Сфирн. — Беда в том, что к Владимиру никак не подобраться, подле него всегда находятся гридни из молодшей дружины.