Пагубные страсти населения Петрограда–Ленинграда в 1920-е годы. Обаяние порока - Светлана Ульянова

Начальство, в свою очередь, как и в случае со спиртным, больше беспокоило здоровье модниц и их трудоспособность. Во-первых, после танцев до упаду у станка стоять тяжело даже молодой. Вот такую сценку встречаем в газете:

«— Таня! идешь на вечер?

— Как же, ведь меня там Ваня ждет!

И обе спешат домой завиваться, пудриться — и бегом на танцульку.

Там дым столбом вплоть до утра.

После танцульки усталые разбитые — прямо к станку.

Что за польза от такой работницы! Она еле на ногах держится.

Разумно пользоваться удовольствиями, конечно, никто не запрещает.

Но те увлечения танцульками, которыми грешат наши молодые работницы, следовало бы в корне пресечь.

От них вред здоровью, вред и производству»[213].

Во-вторых, если девушка тратила большую часть своей скромной зарплаты на чулки и пудру, у нее могло просто-напросто не оставаться денег на еду и мыло.

Публицист, впоследствии начальник Ленинградского управления по делам искусств М.А. Рафаил (Рафаил-Балаховский) поделился с читателями содержанием письма одного из рабочих: «Работница Н. зарабатывает 65 рублей в месяц. Она — член комсомола. Две трети жалованья у нее уходят на маникюр, краски, шелковые чулки и танцевальные вечера. Она почти голодает. Два-три часа после работы у нее уходит на приведение своего лица в порядок. В разговорах со мной она часто говорит: „Скорей бы обвенчаться, а потом я бы и совсем ушла из комсомола“» [214].

Как видно, основной целью девушек по-прежнему оставалось привлечь внимание мужчины. Несмотря на декларируемую большевиками эмансипацию, равноправие и полное освобождение от патриархальной зависимости, финансовое положение и социальный статус женщины по-прежнему зависели от мужа. Под ярлыком «мещанства» могло скрываться естественное стремление женщины к достойному уровню жизни. Внимание к одежде могло быть следствием не существования общества потребления с его стандартами, а наличия массы трудностей на пути к приобретению обычной детали гардероба или косметики. Доктор А.Г. Каган, занимавшийся исследованием быта молодежи, в книге «Молодежь после гудка» привел пример беседы с молодыми работницами, посвященной, в частности, нерациональному использованию получки — «много денег уходит у них на дорогие платья, шелковые чулки и т. д.». На вопрос «почему вы так поступаете?» девушки ответили: «Да очень просто. Если, скажем, я пойду на вечер в простеньком платье, шерстяном, будьте уверены — ко мне никто не подойдет, и весь вечер я просижу одна»[215].

Балтиец. 1929. № 53(163). 12 декабря. С. 5

Зачастую девиантным представлялось не само стремление красиво одеться и накраситься, а то обстоятельство, что параллельно игнорировались элементарные правила личной гигиены. Молодые рабочие тратили на одежду последние деньги, вместо того чтобы истратить их с гораздо большей для себя пользой: «…многие девушки собирают деньги не на то, чтобы купить себе белье, новое платье или пальто, а на то, чтобы сделать себе маникюр, купить шелковые чулочки, пудру или подстричься по последней моде „а-ля фокстрот“. А серьги, пудра, духи и прочее — сколько тратится на них денег работницами-девушками, не имеющими из-за этого возможности купить себе необходимые вещи.

Но хуже всего то, что эти помады, чулочки, пудра считаются за „шик“, хуже всего то, что об этом многие мечтают, стараются приобрести, иногда тяжелыми средствами, иногда в ущерб здоровью и чистоте, лишь бы иметь такие же туфельки, „как у Тани“, лишь бы „не стыдно“ было явиться в какой-нибудь клуб.

Нужно сейчас же, начиная с самого комсомола, повести борьбу за чистоплотность, за гигиену, потому что и у комсомольцев еще очень много времени и денег уходит на франтовство и щегольство, а не на баню, зубной порошок, чистую одежду и новую книгу» [216].

Об этом же писала работница завода «Красный выборжец»: «Я не против аккуратной красивой внешности каждого из нас, но зато против грязной внутренности.

Перед нами парень в лакированных джимми, в хорошем костюме, галстух, кэпи, а под всем этим грязное нижнее белье.

Он считает лучше купить модную кэпи, чем пару белья. Таких случаев немало. Вот знакомая девушка-комсомолка. Не платила за полгода членских взносов, а зато купила лакированные туфли и сумочку к пасхе.

Это часто затягивает нас в мещанство»[217].

Особенно доставалось учащимся фабрично-заводских училищ — «фабзайцам». Их обвиняли в том, что они неделями не ходят в баню, но при этом покупают модные ботинки «джимми» за 14 рублей, носят галстук («гаврилку») или бабочку («кис-кис»).

Грань между одобряемым и осуждаемым обликом оказывалась слишком тонкой — советский молодой человек должен выглядеть прилично, но не слишком, одеваться чисто, но небогато: «Надо одеваться чисто и хорошо, опрятно и красиво. Костюм должен быть чистым и аккуратным, простым и полезным для нашего тела. Красивый, но не настолько роскошный, чтобы выделялся в общей рабочей массе, и соответствовал бы среднему рабочему бюджету»[218]. Не всем удавалось придерживаться правильной линии в этом вопросе.

Танцы и одежда являлись косвенным подтверждением того, что молодой человек не хочет идти в ногу со своими товарищами по классу, что он стесняется своей принадлежности к рабочей молодежи. Как же должен выглядеть подобный отщепенец? Вот он — «электротехник Боб»:

«Борис Клюев — рабочий Путиловского завода. Комсомолец. Ежедневно, как и десятки рабочих цеха, берет свой инструмент и идет работать. Он — монтер. Здесь, в заводской среде, среди синих костюмов, он ничем не отличается от сотен других рабочих.

Но глубоко ошибается тот, кто, посмотрев на комсомольский билет Клюева, хотя мысленно отнесет его к людям нового быта, к людям, ценящим свое пролетарское достоинство. Впрочем, после работы этот комсомолец уже не ваш товарищ. Вы не называйте его Борей, а, подделываясь под гнусавый французский акцент, должны называть его „Боб“. Если вы встретите его где-нибудь в саду с „знакомой дамой“ и, подойдя, начнете говорить с ним о чем-нибудь, касающемся завода, он с опаской оглянется на „даму“ и обязательно замнет начатый разговор.